Лачуга должника

А в это время происходили безысходные события, — Коля Солянников потом всё по-честному рассказал. Вы втроём играли в кубики, какие-то дворцы строили, потом все прилегли на тахту и дремали. Потом Коле есть захотелось, он был мальчик прожорливый, и он сказал, что пойдёт домой кушать. А вы с Петей были младше его, вам лестно было поиграть со старшим, и тогда ты сказал: «Ты не уходи, Коля, мы тебя накормим, я тебе кашу сварю». И ты пошёл на кухню. Что ты там делал — точно сказать нельзя. Потом там нашли на полу крупу-ядрицу рассыпанную, а на табуретке — кастрюлю с такой же крупой, только вода туда налита не была. И обнаружили открытый крантик на газовой плите. Верхний вентиль тётя Тоня — дура такая — забыла перекрыть, а то бы ничего и не случилось.

Когда ты вернулся в комнату, Коля спросил тебя, скоро ли каша сварится, но ты ничего толком не ответил. Вы ещё чуть-чуть поиграли, а потом все трое уснули на тахте. Не от газа, а просто потому, что наигрались. Газ пришёл попозже, и во сне вы его не почувствовали.

Когда тётя Тоня вернулась, она уже на площадке учуяла запах, а чуть открыла дверь — ей так в нос шибануло, что она заорала благим матом. Концентрация густая была, хорошо, что взрыва не случилось, а то и тебе бы в живых не быть. Сбежались соседи, вытащили вас на площадку, вызвали «скорую». Коля быстро пришёл в сознание, он крепкий мальчик был. Петя в сознание не пришёл. Тебя отходили, хоть в больнице тебе долго пролежать пришлось. Ты оказался очень живучим. Ведь тут дело тем осложнилось, что тебя, когда второпях выносили из загазованной квартиры, головой о дверь сильно трахнули. У тебя сотрясение мозга получилось. Доктора побаивались — не станешь ли дурачком. Однако обошлось. Но врач Рыневский Георгий Дмитриевич дал мне такой совет, и даже не совет, а приказ: если ты сам не вспомнишь о том, что случилось, ни в коем случае тебе не напоминать. Потому что можно этим нанести тебе непоправимую психическую травму. И вот я изо всех сил старалась, чтобы ты ничего не узнал. Из квартиры на Загородном сразу же сменялась на дальний район; со всеми родственниками и знакомыми порвала, чтобы они случайно не проговорились. И всё время из района в район кочевала, чтобы все следы замести. Это мне очень долго удавалось — держать тайну в тайне. А вот теперь…

— Мама, выходит — я убийца?

— Не забирай себе в голову такой мысли! Это несчастный случай… Но, знаешь, никому не рассказывай об этом. Люди так перетолковать могут, что потом всю жизнь с клеймом будешь ходить. Молчи!

— Мама, а фото Пети есть у тебя?

— Нет. Всё, что его касается, я уничтожила. Чтобы ты случайно не узнал. И то фото, где все вчетвером сняты, тоже сожгла. А второй экземпляр у подруги моей школьной хранится, у Симы Горбачёвой. Она ничего не знает, думает, что Петя от ангины умер. Я её множество лет, эту Симу, не видела.

— А где она живёт?

Мать дала мне адрес. Позже я побывал у этой Симы Горбачёвой и выпросил фото. Я всю жизнь храню его. И в полёт на Ялмез взял. Неспроста взял.

XI

Теперь я часто бывал дома у Элы. Подружился и с её сёстрами. И даже их отец, отставной боксёр, оказался человеком невредным. Единственным мутным фактом его биографии было то, что он приклеил своей младшей дочке такое нечеловеческое имя — Электрокардиограмма. Он агитировал меня написать поэму о боксе и показывал мне разные приёмы кулачной атаки и обороны.

О трёх сёстрах в доме, где они жили, говорили так: сёстры-растеряхи. Они были симпатичные собой и вовсе не грязнули, но в квартире у них царили вечный кавардак, суматоха и бестолковщина. Впрочем, это даже придавало веселья их быту. Помимо общей для них нерасторопности, каждая из сестёр имела и свою узкую специализацию. Когда стряпала Вера, обед обязательно получался неудобосъедобным: то она по ошибке соли в компот насыпет, то сахарного песку в щи. Если из квартиры несло палёным — это значит, Надя гладила бельё и сожгла кофточку или наволочку. Эла же вечно роняла и била посуду.

О сизифах Эле я ничего не рассказал. И, конечно, ничего не сказал о Пете. Но однажды, сидя вечером в гостях у сестёр, я сочинил для них специальный тест.

В одном зарубежном городке жил бюргер по фамилии, скажем, Пепелнапол. У него были две дочери-двойняшки, четырёхлетнего возраста — Амалия и Эмилия. Мать их умерла очень рано, и за ними присматривали две няни.

Однажды бюргер уехал по делам в соседний городок. Няни накормили сестёр добротным фриштыком, а затем, пользуясь бесконтрольностью, заперли детей в доме, а сами пошли на дневной сеанс в кино.

Оставшись без надзора, девочки-близнецы долго играли, потом им это надоело.

— Давай уснём до прихода наших бонн, — сказала Амалия Эмилии.

— Но как мы уснём, если спать не очень-то охота? — ответила Эмилия.

— Я знаю, как уснуть, если не спится, — заявила Амалия. — Мы возьмём в папином шкафчике сонные пилюли. — И она залезла в отцовский шкафчик и взяла там таблетки, которые Пепелнапол принимал иногда от бессонницы. Она высыпала их на стул.

— А сколько штук надо проглотить, чтобы уснуть? — спросила Эмилия.