Лачуга должника

Раз Гена подсунул мне одну шефнеровскую фантастическую книжицу — читай, мол, и радуйся. Я честно страниц пять прочёл, больше одолеть не мог. Ведь Шефнер писал даже не научную фантастику, а не разбери-бери что, смешивал бред и быт. Но теперь, в данном-то, в особом случае, именно этим он и был для меня подходящ. Я надеялся, что раз он пишет такое, то поймёт, расчухает, в какую каверзную ситуацию я влип, и что-нибудь да присоветует.

Ну, а в-третьих, тут имел значение и территориальный фактор. Мы с Клавирой обитали в те годы на Гатчинской, а Шефнер тоже жил на Петроградской стороне, через две улицы от нас. Я его частенько видел на Чкаловском проспекте, но в разговор не вступал. В лицо я его давно знал — он у нас на литобъединении несколько раз выступал. Имелась у меня, между прочим, и пара его стихотворных сборников, с фотографиями. Но в книги свои он совал такие снимки, на которых выглядел моложе и симпатичнее, чем в реальности. Будь у меня всё в порядке — не стал бы набиваться на общение с ним.

Однако беседа нужна была мне. И вот однажды в субботу увидел я его на углу Чкаловского и Пудожской и подошёл к нему. Я сразу заявил, что мне понравилось его стихотворение «Петербургский модерн» (я его в журнале недавно прочёл), и стал объяснять, чем именно понравилось. Шефнер слушал в оба уха и одобрительно глядел на меня правым глазом (левым он не видел). Потом спросил, как меня звать. Услышав моё имя, сказал, что читал кое-что моё, и даже процитировал четыре строчки.

— Значит, вам нравятся мои стихи?! — наивно выпалил я.

— У меня просто память хорошая, — буркнул он. — У вас встречаются очень даже неплохие строки, но очень уж неровно вы пишете, банальщина какая-то так и прёт из вас… А почему ничего вашего давно в печати нет?

— Вадим Сергеевич, вот об этом я и хочу потолковать с вами с глазу на глаз, в домашней обстановке. Нельзя ли мне забрести к вам?

Он сразу скис, заюлил, начал целую баррикаду громоздить из отговорок. Это тот человек был!

— Вадим Сергеевич! — с чувством заявил я. — Тут не только в стихах дело, тут вообще очень важный для меня разговор, и для вас интересный. Я вам о себе такое выплесну, что вы без пол-литра закачаетесь!

Тогда он нехотя выдавил из себя:

— Ладно. Приходите завтра в час дня.

Я спросил у него точный адрес — и мы расстались. На другой день в тринадцать ноль-ноль я чин-чинарем явился к Шефнеру. По пути забежал в одну торговую точечку, хватил два стакана вермута по два двадцать бутылка — для самоутверждения. Жил Шефнер в обыкновенном жэковском доме. Дверь в квартиру открыла мне очень миловидная и симпатичная женщина: то была Екатерина Павловна, жена Шефнера.

— Вадим, это к тебе! — крикнула она в коридор.

Шефнер вышел, пригласил меня в свой кабинет. Там стоял письменный стол — почему-то совсем голый, ничего на нём не стояло и не лежало. Ещё я запомнил невзрачный секретер, диван, три кресла, столик с пишущей машинкой. Вообще — обстановка не ахти какая. Правда, много было стеллажей с книгами.

На одной стене, в просветах между стеллажами, висели изображения парусников и военных кораблей, на другой — вперемежку — портреты Достоевского, Пушкина, Гоголя, Блока, Тютчева, Заболоцкого, Булгакова, большая фотография Зощенко и портрет какого-то полного мужчины в старинном завитом парике. Я спросил у хозяина, кто это такой.

— Джонатан Свифт, — ответил Шефнер. — Разве вы его не читали?!

Я честно ответил, что в детстве прочёл «Гулливера», но в той книжке портрета автора не имелось. Тут Шефнер сказал, что я обязательно должен прочесть Свифта в полном академическом издании, потом перескочил на Герберта Уэллса, потом вдруг заговорил об Одоевском — это, мол, не вполне оценённый писатель. Затем завёл похвальную речь о Рэе Брэдбери, Станиславе Леме, о братьях Стругацких… Потом понёс какую-то муть насчёт того, что в фантастике должны действовать самые обыкновенные люди и что всякая хорошая фантастика в какой-то мере всегда автобиографична. Мне до всего до этого было как до лампочки.

— Вадим Сергеевич, — вежливо прервал я его. — Мне, ей-богу, не до фантастики. У меня на поэтическом фронте прорыв, да и всё будущее — под вопросом. Я вам сейчас о самом себе факты выложу.

— Ну, выкладывайте, — как-то нехотя согласился он.

Я начал рассказывать всё без утайки, начиная с детства. Рассказал о матери и об отце, тёте Лире, дяде Филе, Валентине. О том, как мы стали миллионерами и что из этого вышло. Шефнер слушал внимательно, порой вставлял наводящие вопросы. Я понял: он мне поверил; ясное дело, в уразумении моей особой ситуации ему помогли его полубредовые повести и рассказы. Я говорил долго, Екатерина Павловна нам дважды чай приносила за это время.

— Сложная история, — подытожил Шефнер. — В отношении поэзии вашей ничего вам посоветовать не могу. Но уверен, что в том оползне событий, который вы вызвали, лично вы ничуть не виноваты. Вы — пылинка, подхваченная бурей случайностей.

— Ну а вот экстракт этот вы, Вадим Сергеевич, выпили бы? Только по-честному отвечайте!