— Внимание! — послышался голос Карамышева. — Корабль наш произвёл посадку на планете Ялмез. Через десять минут — общий сбор на палубе. Наружная температура — плюс двадцать шесть по Цельсию.
Я взглянул на настенные часы-календарь. Они показывали 12-05.07.08.2151 — по земному времени.
— Надо припижониться по такому случаю, — сказал Павел, открывая личный контейнер. — Как-никак — мы здесь гости… Только желанные ли?
Я тоже потянулся к своему контейнеру и извлёк яз него военно-морскую форму. Когда мы покинули каюту, на Белобрысове красовались старинный пиджак и рубашка с пёстрым галстуком; брюки он надел узкие-преузкие, а голову его увенчивала лихо заломленная кепка. На мне же была фуражка с «крабом», китель с погонами, чёрные брюки и флотские ботинки.
Уже в коридоре чувствовалось, что «Тётя Лира» разгерметизирована: тянуло солоноватым сквозняком, бодрящей морской свежестью. У всех, спешивших на палубу, был празднично-оживлённый вид. По внутреннему трапу мы вышли на ту часть поверхности корабля, которая после приводнения преобразилась в палубу; верхние сегменты обшивки разомкнулись и опустились в бортовые карманы, выдвинулась рубка в мидельной части. В целом же палуба была гола и огромна по площади; отдалённо она напоминала мне взлётные полосы на музейных моделях старинных авианосцев. Как ни странно, но сходная мысль возникла и у моего друга.
— Как бы нашу посудину ялмезиане за военный корабль не приняли, — пошутил он. — Тем более ты тут в военной форме торчишь.
Меня — в который раз — поразило, как дотошно изучил Белобрысов реалии XX века, в том числе и военно-морские. Сколько книг ему пришлось прочесть!.. И для чего?..
Размышления мои были прерваны звуками «Гимна Мирной Земли». Они всё ширились, они парили над океаном. Одновременно в центре палубы распахнулся люк, и из него стала расти, уходя в ялмезианское небо, телескопическая мачта. На вершине её развернулся алый с голубым флаг — символ нашей планеты.
Ветер дул силою не более балла. По океану шла мерная, широкая зыбь. Вода отливала неправдоподобной синевой — будто на старинных земных курортных открытках. Лиловатое ялмезианское солнце светило нам в спину. После замкнутого, тесного мира корабля, после его кают и заполненных приборами технических отсеков, ялмезианский мир казался ошеломляюще огромным.
Когда отзвучал гимн, Карамышев взял слово. Он сказал, что даёт всему составу экспедиции, за исключением морской команды, сутки отдыха; «Тётя Лира» эти сутки будет дрейфовать с выключенными двигателями. Затем мы возьмём курс на материк, от которого находимся сейчас на расстоянии восьмисот километров. Там мы прежде всего исполним печальный долг — похороним наших погибших товарищей. На ближайшие четыре часа внешними вахтенными назначены Белобрысов и Кортиков.
Мы с Павлом поднялись в обзорную рубку, сняли показания приборов, сделали первую запись в вахтенном журнале. Затем я доложил вниз по внутренней связи:
— Вахту несут Белобрысов и Кортиков. Особых обстоятельств нет. Поле обзора чисто. Под килем — шесть тысяч семьсот шесть метров. Отбой.
Мы опустили боковые заслоны из сталестекла. Тёплый и влажный ветер продувал рубку насквозь. Громадный корпус «Тёти Лиры» покачивался мягко, убаюкивающе.
— План по романтике выполняется успешно, а ко сну почему-то клонит, — прервал молчание Павел. —
Произнеся это, он нажал кнопку глубинного наблюдения. На экране возникли изображения мелких, юрких голубоватых рыбок. Потом не спеша проплыла большеголовая рыбина-шестиглазка; одна пара глаз у неё была на голове, остальные — на спине.
Затем зазвучал зуммер. Над стереорадаром зажёгся сигнальный глазок. На экране возникло высокое раскидистое дерево. Оно одиноко маячило в двадцати километрах от нас. Ветви его были усеяны какими-то жёлтыми хлопьями; я решил, что это листья.
— Паша, нас сносит к какому-то островку. Надо доложить вниз.
возразил Белобрысов. — Давай-ка воздержимся пока от сообщений.