Лачуга должника и другие сказки для умных (сборник)

Действительно, из-за угла избушки показался ёж. На его иглы был наколот платочек. Я взял этот платочек, ёж сердито зафыркал.

Вскоре у всех у нас одежда просохла, и мы втроём принялись за еду. Рюкзак Андрея промок, но в нём, к счастью, лежали консервы, а им ничего не сделалось. Хлеб же и дорожная посуда находились в моём рюкзаке. Лесные птицы летали и прыгали возле нас, собирая крошки, которые мы им бросали.

Девушка у обрыва

Утром я проснулся поздно, очень хорошо было спать на сене. Когда я открыл глаза, то увидел, что Андрей сидит у окна за столом и что-то пишет. Он почувствовал мой взгляд и обернулся ко мне.

— Ничего, что я взял из твоего рюкзака тетрадь и разнял её на листы? — спросил он. — В моём рюкзаке была бумага, да она вся промокла.

— Работай, работай, — ответил я. — Только там у меня записаны кое-какие мысли по поводу «Антологии», ты не вздумай делать поверх них свои записи.

— Нет, что ты! — сказал Андрей. — Я пишу на другой стороне.

Я встал и подошёл к нему. Весь стол был покрыт исписанными листками [[19]].

— Только цифры, формулы, знаки и значки и ни одного человеческого слова, — сказал я. — И давно ты встал?

— С рассветом, — ответил Андрей. — Я спал очень крепко, но потом меня словно что-то толкнуло. Я проснулся и сел сюда.

— Ты уже хорошо себя чувствуешь?

— Физически — не очень. Есть ещё какая-то слабость, усталость. Но голова работает хорошо. Знаешь, я, кажется, прихожу к важному решению.

— Ты уже много раз приходил к разным важным решениям, а потом оказывалось, что это — ошибки.

— Нет, теперь — нет. Кажется, на этот раз я поймал чёрта за хвост. Совсем неожиданный вывод. Я даже сам не понимаю, как я мог до этого додуматься.

— По-моему, тебе надо как следует выспаться, отлежаться. А потом, на свежую голову, ты опять можешь заняться этим делом, — осторожно посоветовал я.

— Ты, кажется, думаешь, что я свихнулся? — засмеялся Андрей. — Если я и свихнулся, то со знаком плюс. Ты знаешь, если взять сто электронных машин и перед заданием расшатать их схемы, то девяносто девять машин впадут в технический идиотизм, а сотая может впасть в состояние гениальности и дать какое-то парадоксальное, но верное решение…

— Не буду спорить с тобой, — мягко ответил я. — А Нина всё ещё спит?

— Нет. Она на озере. Вот она стоит.

Я выглянул из окна. Нина стояла на невысоком песчаном обрыве и смотрела куда-то через озеро, вдаль. Ветер чуть шевелил её платье. Солнце освещало её сбоку, и она была очень хорошо видна.

— Девушка у обрыва, — сказал вдруг Андрей. — Как в одном стихотворении.

— Что за стихотворение? — поинтересовался я.

— Просто там девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Перед ней озеро, кувшинки в воде; за ней — лес и утреннее солнце. А она стоит и смотрит вдаль. И кто-то смотрит на неё и думает: «Вот девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль. Теперь я её буду помнить всегда. Она уйдёт в лес, а мне всё будет казаться, что она стоит у обрыва. И когда я состарюсь, я приду к этому берегу и увижу: девушка стоит у обрыва и смотрит вдаль…»

— Не понимаю, чего хорошего нашёл ты в этом стихотворении? Не люблю этих сантиментов… В Двадцатом веке и то лучше писали.

Андрей что-то пробормотал в ответ и уткнулся в свои записи, а я пошёл на озеро. У самого берега росли в воде водяные лилии и купавы. Я прошёл по шатким деревянным мосткам к открытой воде и долго умывался. Затем я пошёл к Нине. Она всё ещё стояла на невысоком песчаном обрыве и бесцельно смотрела куда-то через озеро.

— Нина, ты хорошо спала? — спросил я.

— Очень хорошо. Вначале мне мешали летучие мыши. Они всё влетали в окошечко и вылетали. Но они совсем бесшумные. Сейчас они там спят вниз головой — такие забавные. А ведь когда-то Люди боялись их.

— Нина, а ты не забыла об «Антологии»? — напомнил я. — Нам надо возвращаться в город.

— Нет, я останусь здесь на четыре дня, — спокойно ответила она. — Андрею нужно четыре дня покоя. Я буду готовить ему еду.

— Ну, не так уж он слаб, чтобы ему нужно было готовить еду, — возразил я. — Больной Человек не встанет с рассветом и не сядет за стол, чтобы выводить какие-то бесконечные формулы. Если Человек болен, он лежит и не рыпается.

— Что-что? — переспросила Нина. — Лежит и что?..

— Не рыпается, — повторил я. — Это такое идиоматическое выражение Двадцатого века.

— Но я всё-таки останусь, — сказала Нина.

— Что ж, поступай так, как считаешь нужным, — ответил я. — Как-никак, мы живём в Двадцать Втором веке и знаем, что разубеждать решившегося — недостойное дело. Если зрячий идёт к пропасти — останавливающий его подобен слепцу.

— Ах, не читай мне школьных прописей, — досадливо ответила Нина. — И к пропасти я пока что не иду. — Она спрыгнула с невысокого обрыва на береговой песок и, сбросив туфли, вошла в воду и стала рвать кувшинки.

— На тебе! — крикнула она, бросая мне цветок. — И не делай строгого лица.

Я вернулся в избушку. Андрей всё корпел над своими формулами.

— Вот смотри, — сказал он, когда я подошёл к нему. — Вот она.