Лачуга должника и другие сказки для умных (сборник)

В понедельник я явился в ИРОД раньше обычного и поспешил в демонстрационный зал, где висела свежая стенгазета «Голос ИРОДа». Видное место в ней занимала передовица Герострата Иудовича «Усилим взлет самокритики!». Поначалу решив, что мое стихотворение будет куда больше способствовать такому взлету, я хотел налепить его на передовицу — и извлек из портфеля рукопись, а также тюбик с клеем и кисточку. И тут мне стало боязно, по спине пробежал холодок. Похоронить под своим творением статью директора я не решился, я наклеил рукопись на какие-то заметки в нижнем углу стенгазеты — и отошел в сторонку, дабы поглядеть на дело ума и рук своих. На фоне машинописных листков моя рукопись резко бросалась в глаза. Подписи под ней я не поставил, — но ведь все ироды знают, что только один я во всем институте пишу стихи… Спине моей опять стало холодно, меня охватило чувство неуюта и тревоги, будто я вскарабкался на высоченный скользкий утес и не знаю, как с него спуститься. Тем временем в противоположном конце зала показалась чья-то фигура, начинался трудовой день… Я заторопился в свою секцию, сел за рабочий стол и стал ждать того, что будет. Оба моих секционных сотоварища отсутствовали; один был в отпуске, другой на бюллетене. Не прошло и часу, как ко мне ворвалась Главсплетня. Своим лающим голосом эта конструкторша сообщила по большому секрету, что все ироды собираются меня бить, а директор вызвал наряд милиции, чтобы посадить меня на пятнадцать суток.

— За что?! — неуверенным голосом спросил я.

— За то! — пролаяла Главсплетня — и удалилась.

Волна тоскливого страха накатила на меня. В мозгу возникло четверостишие:

Стихи писал я смело,
Имел отважный вид, —
Но стал бледнее мела,
Узнав, что буду бит.

Минут двадцать я сидел, ожидая, что сослуживцы ворвутся в комнату и приступят к кулачной расправе. Но никто не нарушил моего одиночества. Тогда я решился пойти в демонстрационный зал, поглядеть, что там делается. Возле стенгазеты стояли несколько иродов и обсуждали мое творение. Оказывается, никто из них не собирался меня бить, ибо каждый считал, что к нему лично стихотворение никакого отношения не имеет. И каждый, с плохо скрываемым удовольствием, печалился за своих сослуживцев, которых я так метко разоблачил. При этом все стоящие возле стенгазеты со смаком перечисляли имена тех иродов, которых в данный момент поблизости не было. Мне стало ясно, что никакого рукоприкладства по отношению ко мне не предвидится. И никакой милиции в зале не видно. Все Главсплетня мне набрехала!

Дело окончилось тем, что стенгазета была снята со стены, а директор, Герострат Иудович дал мне выговор в приказе «за нетактичное поведение». Перед этим он вызвал меня в свой кабинет и доверительно сообщил, что он скрепя сердце вынужден дать мне этот выговор, а не то завлаб Афедрон Клозетович будет на него в обиде за то, что он, директор, никак не наказал меня. Ведь всем ясно, что в моем стихотворении речь идет именно о завлабе.

С успокоенной душой вернулся я в свою секцию и принялся за работу. К концу рабочего дня ко мне неожиданно заглянул Афедрон Клозетович. Он поинтересовался, как идут мои изобретательские дела, а потом вдруг хитро улыбнулся и сказал:

— Это, конечно, между нами, но очень понравился мне ваш стишок. Очень хитро и тонко вы нашего Герострата Иудовича на перо поддели! Прямо-таки живой словесный портрет его дали!

Уважаемый Читатель! Дабы вы были вполне в курсе дела, приведу здесь свое стихотворение полностью. Если оно придется вам по душе — можете его переписать и вывесить на видном месте в своем учреждении. Это, несомненно, послужит повышению уровня товарищеской самокритики.