Лачуга должника

У матери была какая-то болезненная тяга к обменам. Мы, можно сказать, метались по городу, и амплитуда этих метаний, если взглянуть на план тогдашнего Ленинграда, была очень широкой. Но от переездов жилищные дела наши не улучшались, а катились под гору.

Наконец мы прочно осели на Большой Зелениной, в маленькой комнатухе, а всего в той коммуналке было восемь комнат. В нескольких метрах от нашего окна тянулась глухая стена соседнего дома, так что даже в летние дни приходилось электричество жечь. На такую жилплощадь уже никто польститься не мог, а то мать и ее сменяла бы на что-нибудь худшее.

В те годы я был еще шкетом, но уже смутно догадывался, что все эти переезды - неспроста и не из-за материальных причин. У меня была такая догадка: мать очень ушиблена смертью отца и потому-то и мотается с места на место. Потом выяснилось, что причина тут иная.

III

Отца я потерял, когда мне четвертый год шел, так что лично я его не помню. Он в компании грибников поехал в поселок Филаретово - это в ста верстах от Ленинграда - и там в лесу подорвался на мине, затаившейся с войны среди какой-то уютной полянки. Всю Великую Отечественную он был минером, слыл солдатом не только смелым, но и удачливым, три ордена получил - и тут вдруг такое…

Судьба, как слепой пулеметчик, Строчит - и не знает куда,И чьих-то денечков и ночек Кончается вдруг череда.

Когда я подрос, мать часто рассказывала мне про отца - и всегда с удивлением. Ему всю жизнь то очень везло, то он попадал в полосу чертовского невезения.

- Упаси Боже, если ты от папы его судьбу-попрыгунью унаследовал,- сказала она мне однажды.

- Мама, судьба по наследству не передается,- ответил я ей.- Вот мне уже четырнадцать, а ничего особенного в жизни моей не было.

Тут она как-то торопливо отвела от меня глаза и опять повела об отце речь, о его везеньях-невезеньях.

То я в храме, то я в яме, То в полете, то в болоте, То гуляю в ресторане, То сгибаюсь в рог бараний.

По мирной профессии он был монтер-высоковольтник. Ему много по области разъезжать приходилось. Однажды поздней осенью у поселка Вартемяки он проголосовал, сел в грузовик. Там уже много народу сидело. Ехали-ехали - надо железнодорожную линию пересекать. Поезд приближается, а шлагбаум не закрыт. Шофер хотел время сэкономить - и не рассчитал. Борта в щепки, двенадцать человек погибло. Отец один в живых остался. Его толчком вышвырнуло, перекувырнуло,- и он на горушку шлака приземлился. Отделался легкими ушибами. А было на нем старенькое пальтецо, он его сразу после демобилизации с рук купил на барахолке. И вот вернулся он домой после аварии, стал снимать свой пальтуган и видит: подкладка на груди лопнула, что-то серенькое торчит. Потянул - а это коленкоровый конверт, и в нем - пять облигаций госзайма. А на столе как раз свежая газета с таблицей выигрышей лежит. Мать и говорит: "Проверить бы надо". А отец ей: "Мало тебе одного чуда на день!" Однако проверили. И что же! На одну из облигаций выигрыш в пять косых выпал!

А через месяц папаня идет по улице, и вдруг на него с шестого этажа блюдо со студнем падает. Прохожие "скорую" вызвали, та повезла его с переломом ключицы в Обуховскую. По дороге на "скорую" самосвал налетел, проломил кузов. К покалеченному плечу перелом ноги приплюсовался. Два месяца в больнице пришлось отмаяться.

Еще мать рассказывала, что в тот день, когда отец на мине подорвался, ему с грибами невероятно везло. Другие от силы по пятьдесят-шестьдесят набрали, а он девяносто девять взял, хоть грибник был не шибко опытный. Потом крикнул: "Вот и сотый мой!". Тут и грохнуло.

IV

Мне тоже в больницах приходилось лежать. В те времена люди чаще болели. Но в первый-то раз я в больницу не из-за инфекции и не из-за детской какой-нибудь хвори попал.

Попал я туда, когда шел мне пятый год, из-за одного несчастного случая, который я же и сотворил.

Нетрезвый провизор смотрел телевизор, А после, взволнован до слез, Кому-то в бокале цианистый калий Заместо микстуры поднес.

Но об этом несчастном случае я узнал много позже. От матери узнал. А сам не помню, как меня в ту больницу доставили. И как там лежал, тоже почти ничего не запомнил. Мне тогда память из-за травмы отшибло. Мог и в психбольницу загреметь. Однако потом пришел в нормальное умственное состояние. Но память о добольничном времени затмилась.

Иногда только что-то мелькало в воспоминаниях. Будто сквозь сон. Вот я бегаю с кем-то по коридору, вот мы вбежали в комнату, а он зацепился ногой за ковер, упал и заплакал. А я стал его передразнивать и заплакал понарошку. А вот я сижу за каким-то столом, а он - напротив. Я пью молоко, а он уже опорожнил свою чашку и что-то сказал мне. Но что - не помню.

Однажды я рассказал об этом матери. Она строго сказала тогда, что это у меня ложная память, это последствия болезни. Кроме меня, детей в семье не было. "Изволь это запомнить!" Мать была человеком очень правдивым, и я поверил ей. Постепенно эти мелкие кинокадрики выцвели, ушли из памяти. Вернее не ушли, а спрятались куда-то до поры до времени. v