Это мы его убили.Распяли его не только римляне, и провозгласили его смерть не только иудеи: христиане воспели его смерть, христиане запечатлели его смерть на картинах и в скульптурах, христиане превозносили его смерть на протяжении всей истории их религии. Вот безжалостный комментарий Лютера
[137]: «Бог в ипостаси Бога пал жертвой Иисуса». Гегель написал в своей «Феноменологии Духа»: «Вот жестокое определение Лютера: Бог умер сам».
Величие этого деяния — не слишком ли оно велико для нас? Да. Приходится признать, что величие этого деяния слишком велико для нас, поскольку вот уже четыре века такое великое множество людей запуганы нигилизмом.
Например, все философы запуганы нигилизмом.
Например, последовательные истребления мегафауны, потом богов, потом природы, потом человеческой сущности людей никогда не осмысливаются вместе.
Глава LXVIII
Четыре тезы
Четыре тезы.
Первая теза. Возвращение святош сопровождается возвращением атеистов (неверие завоевывает позиции лишь тогда, когда атеизм может показаться бесполезным).
Вторая теза. Возрождение кровавых религиозных войн вызывает нерелигиозное сопротивление им.
Третья теза. Иррационализм конца XX века влечет за собой новый курс дезинтоксикации. (В январе 1844 года Маркс написал две фразы, весьма странные по своей формулировке, если принять во внимание порядок их сопоставления: «Религия есть вздох угнетенного существа. Она — опиум для народа».)
Четвертая теза. Возрождение сексуального пуританства влечет за собой возврат либертинажа. (Лишь то, что сексуально, и есть настоящий призрак, иными словами, нечто, возвращающееся после смерти. Мы обязаны своим пробуждением сну. Сексуальное начало — единственный «живой» источник всех тел. Именно сексуальная эрекция пробуждает тело в конце сна).
Луиза Мишель в своей речи, произнесенной перед Четвертым Военным Трибуналом
[138], выразилась вполне определенно: «Господа! Кто бы мы ни были — освобождаемые или свободные, либертены или либералы, не трудитесь нас различать. Мы все — атеисты, ибо стремимся к свободе».
* * *Четыре дефиниции.
Нейтралитетвыражается в том, чтобы не принимать участия в войне,
но атеизм — это война.
Толерантностьвыражается в том, чтобы не принимать ту или иную сторону в религиозных распрях. Однако простое неверие, которое непонятным образом уравнивает между собой все верования, признает все их законными.
Ясность сознанияв атеизме категорически отделяет себя, без всякой надежды на консенсус, от легковерия. Речь идет об освобождении — незаконченном, нескончаемом, не имеющем предела и невозможном.
Разрушение иллюзийдолжно быть предпочтительней верования и истины.
Ясность сознанияможно рассматривать как более высокую ценность, чем иллюзию. Однако, как бы там ни было, несмотря ни на что, желание верить так же вечно и неутолимо, как сон, или жажда, или любовная привязанность, или желание счастья.
Потерянный стремится к эрзацу, голод к мечтанию, мозг к речи, говорящий ко лжи — как
ребенок к матери.
Глава LXIX
Superstitiosi, religiosi, endeuill'es
Римское определение понятия
superstitioможно найти у Цицерона: суеверными
(superstitios"i)называют тех людей, что приносят жертвы, дабы дети их выжили (
superstites).Также Цицерон противопоставляет тех, кого называет
«superstitiosi»,другим, «
religiosi»: по его словам, так называют людей, которые собирают
(relegere)вещи, относящиеся к культу богов. Фрейд называл скорбящими (
endeuill'es)тех, кого Цицерон относил к
superstitiosi.Смерть уносит с собой любимый взгляд, погружая оставшегося в живых в пустоту, в отсутствие этого взгляда. Отсутствие взгляда, который был некогда направлен на живого, подобно ночной тьме для того, кто его лишился. К этой тьме примешивается тень умершего, она подавляет «я», высасывает его, грызет. Таким образом, скорбящий человек постепенно становится добычей угасшего взгляда, который пожирает его, засасывает все глубже, как страшная, темная бездна. Таким образом, ушедший пожирает выжившего
(superstes),увлекая его за собою к теням
(umbrae).Сент-Эвремон
[139]говорил, что мир живых — не что иное, как другой ад, расположенный между землей и луной.
Теорема. Заброшенность живых никогда не бывает горше, чем скорбь теней.
* * *