Ладья тёмных странствий. Избранная проза

Несмотря на контракт между мной и хозяином, я почувствовала возрождение ненависти. Хозяин сказал: слишком много приношу боли, пришла пора разлуки. В следующую ночь улетела на отдых, как всегда, оставила вместо себя хоровод сновидений. Но вернувшись, не нашла никого. Ночь задыхалась, близилось утро. Мне угрожала гибель, если не найду себе дом, хоть какой-нибудь. Скорое солнце. Какой-то декабрь, ледовый шторм, вода поднималась; холод и одинокое. Упала во двор, влетела в подвал, впилась в единственное – старую кошку. Не повезло: слепая, ошпаренная смолой, по которой ковыляли одрябшие вши. Поселившись, затряслась от хохота, кинулась в окно, волоча хвост, испачканный в смоле. Во дворе дети варили второй котёл. Долго пытались загнать в него, но кончились дрова. Котёл остыл. Тогда, подцепив крюком за лысеющую ляжку, потащили на седьмой этаж, протащили мимо богини с пристяжным глазом. Оглушённая темень. Сивый великан – официальный злодей из юных любителей респекта – держал в одной руке свистящую стрекозу, в другой – меня на крюке. На чердаке зажгли свечи на пироге, пыльные танцы, пуды искр. Говоры о полете. Речь обо мне. Подвязав к огромному насекомому, дали свободу вниз. Падая, увидела в окне шестого этажа мольберт, в окне пятого – кровать, книги, муравейник на столе, на втором этаже – человека со змеиной головой во рту, на первом – уже перед землей, когда стрекоза выломала крылья – раненое лицо девочки: она жевала букет маргариток, рисовала убитую. Закончив рисунок, бывший на самом деле, она расхохоталась мужским голосом отца, который купил велосипед (сейчас он ржавел), а краски были старыми, ржавыми, как тот гвоздь в подвале, на который, – или на его брата, – накололась шина в белую ночь, в летнее антистоянье… летела она от одного хозяина к другому, не чувствуя круга, в нём не было точки: прокол, остановка, паденье – давно – когда уже повзрослела; и, проезжая через спящие мосты предгорода, не знала, что надвигается с другого предгорода шторм ледовый – не вовсе июньский – было лето – стоял декабрь: согласье времен в разногласьи. До июня надо идти с другой стороны, с той, с которой она подъезжала в декабре: скользко; стремленье резиновых дисков гнуло хорды мостов истощённым набегом.

Ты размышлял о том, что во всей догматике падения самое страшное – «нелюбовь к себе», отказ от себя и, вместе с тем, ожидание другого «я». Потеря «я» – и вовсе неважно, каким путем ты пришёл к этому – имеет неприметный момент – в то время, как ты искал якобы истинное «я», пора было искать третье «я», и даже – не пора, надо. Невидимая категория отчуждения прошла, и в поисках третьего «я» ты вновь придешь к ПЕРВОМУ ВОПРОСУ, к старой конструкции изначального эго, теперь испытанного в боях за себя, сильного; и тогда ты, измотанный и постаревший, не сможешь сопротивляться и никогда не двинешься в Путь.

Всё чаще являлось к тебе (к нему, ко мне) ощущение, что его (твое)«я» – это не «я», а истинное «я» живёт где-то вдали, не здесь. Тогда ты начинал скучать по отсутствующему, искать, пытался догнать далёкого спутника. Но у далёкого «я» были другие дела и заботы, а тутошнее «я» должно было оставаться строителем клозетов. И что бы ты ни делал, доносился лишь Хохот. Он размножался. Когда же ОН (ТЫ) сожалел о невозможности встречи с другим «я» – приходило ощущение, похожее на сострадание – единственное напоминание существующего второго «я». И тогда он отходил от тебя и, прочитав вчерашний монолог, глядел на то, что было его убежищем. Задавал вопрос – что ему надо? В пустоте солнечной бесплотности – вновь вопрос. И Хохот становился твоим товарищем, другом. Когда он обращал взор в сторону нового друга, готовый уловить сомнение, сон смыкал глаза. Хохот становился покорным, готовым для монолога. Слова рождались каверзные, состоящие из тяжёлых звуков; они призывали к другому. Слова не улетали, неспособные к полету, они кружились у ног, вглядываясь в лицо. Волшебные сочетания: ДаНет – НетДа; сочетания означающие, но не раскрывающие.

Как хотелось узнать час Начал. Где вы, бесовские дудочки? Бес славия в бесславии. Образная ловля – Ворон ходит по рукописи и спотыкается о слова.

Он разглядывает его.

Вечер за окнами, за оком ночь с обеих сторон. Пытались вместе с вороном реанимировать тишину. Ворон думает о собственной доброте: не выклевал глаза хозяину, когда тот вчера уснул пьяный. Хозяин: сколько птичьих полётов вскормлено глазом!

Улыбка знакомого кроводавца.

Кому нужен путь? И если блажные знают, отчего молчат? Прикидываются, что довольны склеиванием коробок.

Замёрзли руки, но продолжал: чего жаждет слово? коробочек, пустынь, бестелесности. Тема страха, носков, пищевода – эти темы для слова ли?

(В день собственных поминок повторить бы сказанное выше).

Надоело ждать. И жертвы некрасивы, взаимозаменяемы, безлики.

Сколько их взбухло и растаяло в столь обожаемом пейзаже. Пейзаж тоже хорош: для кого-то бережёт самое ценное – картину потрясений. Попробуй не полюби объедки пайка: лес, горы, море. Дряхлый скопидом. И жаль былой привязанности к нему; столько усилий зря.