Ладога

Шли месяцы, мелькали предо мной испуганные вальхские племена, горящие непокорные деревни, мертвые дети с беззащитными бледными лицами, рыдающие женщины, богатые пирушки, кровавые битвы. Оставались в полоненных городах знакомые, уже побратавшиеся кровью викинги – осел в Руа дожидаться возвращения ярла одноглазый Бю, красавец-волк Рангвальд задержался в маленьком городке Флер… На берегу моря, в городе алеманнов Шербре слег от раны Темный Олаф. Таял хирд Ролло, и умный ярл понял – пора остановиться. Пора готовиться к главному – обороне. Ни один конунг, ни один Князь не отдадут без боя свою землю. А потомок Каролингов тем более, и Ролло вернулся в Руа. А я вместе с ним. Я уважал ярла. У него многому можно было научиться, и я учился. Учился видеть дальше своего носа, учился лгать ради победы, учился убивать, когда это необходимо, даже беззащитных и ненавидеть кровь… Правда, последняя наука приходила сама, без помощи Ролло. Когда внезапно падают бездыханными рядом с тобой совсем незнакомые и близкие люди, когда чужую кровь не можешь стереть с меча и коришь себя, не успевая прикрыть друга, невольно возникает вопрос: «Зачем?» Чем мешали друг другу сладкоголосый Биер и неизвестный бородатый вальх в погнутой от удара кольчуге? Почему их тела мирно лежали рядом, смешивая урманскую и вальхскую кровь, а живыми они не могли примириться? Дерутся ли по-прежнему их освобожденные души, или одна нашла место в вальхалле, а другая ушла в свой рай? А может, это одно и то же место, и там они мирно соседствуют друг с другом, не ссорясь из-за тела той, что никогда не пыталась поделить своих детей? Мертвецы не приходили ко мне ночами, и крови не было в моих снах, но душа становилось жесткой и колючей, как кабанья щетина. И Ролло уже не называл меня, как прежде, словеном, а именовал братом, будто и впрямь любил. А может, действительно, задел я нечаянно невидимую струну урманского сердца? Сколько раз прикрывал я Ролло от смерти, сколько раз он отводил от меня ее цепкие руки… Сейчас уже не сосчитать… Лишь шрамы напоминают… Тот, что на боку, плоский и короткий, – от меча, нацеленного в живот ярла, а перекосивший лицо и тонкой красной полосой разрезавший щеку – от шальной стрелы… Каждый шрам – память. Каждый шрам – боль…

– Холег! Холег! – Бежала к пристани Руа молодуха с глуздырем на руках. На ее тонкой шее блестел рабский ошейник.

Я вспомнил – та женщина, которую едва спас… Как еще узнала меня? И Ролло вспомнил, усмехнулся уже беззлобно, сказал:

– Твои женщины очень верны тебе, Хельг.

В ответ и я улыбнулся. На миг представил себе Беляну. Будто это она бежит к драккару, несет на руках моего сына, и обнял вальханку радостно, с теплотой в душе. На драккаре засмеялись:

– Ты мягок, как китовый жир, Хельг!

А потом я увидел ее. Нет, не ту, что много раз обнимал во сне, не ту, у которой просил прощения за свой трусливый побег, а другую, что плакала на холодных камнях, умоляя меня не гнать ее из дому, ту, что обещала стать красавицей и выполнила обещанное! Ия! Перед ней расступались, будто перед королевой, и сам Ролло восхищенно ахнул, глядя в налитые слезами огромные глаза.

Ия так и осталась невысокой, но зато какой ладной сделалась ее фигура, как разрумянилось лицо, какой лебединой стала походка! Такую я не оттолкнул бы той ночью…

Она не бросилась мне на шею, лишь зло стрельнула глазами на рыдающую от радости рабыню:

– Ступай обратно и не смей убегать без моего дозволения!

И только потом склонила передо мной голову:

– Я рада…

Я перемахнул через высокий борт, взял тонкое лицо в ладонь и крепко поцеловал в податливые губы:

– Я тоже.

Ролло очутился рядом, рванул меня за руку – недосуг, мол, любоваться, дело ждет, и я с трудом отлепился от дрожащего девичьего тела. Потрепал Ию по щеке и пошел вслед за ярлом, к ожидающему на пороге Бю. Тот, как верный пес, устерег добро хозяина и радовался этому, скаля в широкой ухмылке редкие зубы. Уже в доме рассказал, что все бы ладно, но запрятались по лесам те вальхи, что еще при захвате Руа сбежали, и теперь досаждают мелкими стычками да поджогами.

– Расправился бы с ними, – досадовал Бю, – да без тебя, ярл, не решился хирдманнов в лес вести.

Ролло одобрил. Принесли вина. Местного, с терпким сладким запахом. Еду. Пошло веселье с пьяным удальством и громкими хвастливыми разговорами. Я не хотел пить. Пуще любого вина манил девичий образ. Мягкий, послушный, чистый.

Ия ждала меня. Так ждала, как ждет любая женщина своего первого желанного мужчину, с наивными ласками и обворожительной непосредственностью девственности. Ее волосы пахли теплом, глаза светились в темноте маленькими звездами, а губы обжигали неумелой страстью… Давно у меня не было женщины. Может, потому и взял ее, словно самую желанную, самую любимую… И имя шептал: – Ия…

А видел все-таки перед собой другую. Темноокую, похожую на ладного паренька с остриженными темными волосами.

Может, потому и плакал так, навзрыд, и винился, спустя два дня, над мертвым телом Ии…