Лафкадио, или лев, который отстреливался

Теперь я виделся с ним очень редко: всем известно, как он был занят, гастролируя по разным городам — из Нью-Йорка в Илиаду, оттуда в Мураками и так далее. И везде его стрельба сражала наповал миллионы детей и взрослых — конечно, не в буквальном смысле.

Лафкадио становился все известнее и известнее, и вскоре вся Америка говорила только о нем.

Тогда он полетел в Лондон и стрелял для Королевы.

Оттуда он поехал в Париж и стрелял для Премьер-министра.

Потом он поехал в Иран и стрелял для Шаха.

Затем он приехал в Россию и стрелял для Вождя.

После этого — в Югославию и стрелял там для Маршала.

Он съездил даже в Вашингтон и стрелял для Президента.

Он очень-очень разбогател, и я стал получать от него такие письма: мол, сегодня утром я пил чай с Принцем Уэльским, или весь день катался на яхте в Бермудах, или только что познакомился с такой-то кинозвездой… и прочее в этом духе.

Спустя еще немного времени я стал получать от него только красивые открытки с Эйфелевой Башней, или с Пустыней Сахарой, или с Мемориальной Библиотекой Эллиса в Ист-Рокфорде, штат Иллинойс. Это значило: «Все хорошо!», или «Тебе бы на это посмотреть!», или просто «Привет».

И, конечно, Лафкадио узнал много нового, чего никогда в жизни не знал.

Он научился давать автографы; при такой известности многие хотели получить у него автограф.

Но даже в этом он превзошел всех: он умудрялся давать по шесть автографов одновременно: два передними лапами, два задними, один хвостом и один — зажав карандашик зубами.

Но со временем, конечно, он сделался скупее на автографы и писал их только правой передней лапой — по-человечески, а не по-львиному: он вообще все больше и больше делался похож на человека. Например, ходил на задних лапах, научился сидеть на стуле и не расставлять локти за столом.

Он больше не грыз ресторанное меню.

Он научился носить темные костюмы с белой рубашкой и строгим галстуком, а также коричневые твидовые костюмы с шотландской рубашкой и расстегнутым воротом.

Он даже научился носить фрак.

Он прятал свой хвост и очень редко допускал его болтаться снаружи, разве что уж совсем забывшись или перебрав простокваши.

Частенько я видел его в ночных клубах — танцующим с самыми красивыми девушками.

— Привет, Лафкадио, говорил я ему.

— Привет, дядюшка Шелби, — говорил он. — Садись-ка за мой столик и тяпнем по стаканчику простоквашки.

И я подсаживался, и он говорил о старых временах, когда Лафкадио еще не знал, что такое парикмахерская.

Время шло.

Популярность Лафкадио все росла и росла, его фотографии были во всех газетах.

Он все больше и больше походил на человека.

Он полюбил играть в гольф. Он начал играть в теннис.

Он научился плавать кролем и нырять.

Он стал рисовать картины (хотя, сказать по правде, никогда не мог провести даже прямую львинию, ха-ха… я, конечно, хотел сказать — линию).

Он занимался со штангой, чтобы держать себя в форме.

Он катался на коньках.

И даже на велосипеде.

Свои выходные он пролеживал на пляже в Каннах.

Он начал петь, аккомпанируя себе на гитаре.

Он стал играл в кегли.

И он очень редко говорил «ГРАУГРРР», разве что по очень серьезным поводам.

Все приглашали его к себе в гости, на вечеринки, приемы и гулянки.

Он стал светским львом.

Потом он написал автобиографию. И ее тут же раскупили.

Так он стал литературным львом.

Одежду ему шили на заказ — и никак иначе!

Так он стал модным львом.

Думается мне, он был так счастлив, богат и знаменит, как только можно пожелать.

10.

Однажды, когда ваш старенький дядюшка Шелби только что хорошо поужинал и забирался в свое уютное кресло с кружкой горячего какао и со стопкой журналов «Вокруг света», зазвонил телефон.

— Привет, дядюшка Шелби, это говорит Лафкадио. Не мог бы ты прийти ко мне прямо сейчас? Мне нужно посоветоваться, а мудрее тебя я никого не знаю.

— Конечно приду, — сказал я. — Друзей в беде не бросают.

Я поскорее оделся и вышел в ночь. Было сорок градусов мороза, и ни одного такси в округе — пришлось отправиться пешком. Двенадцать миль по снегу я шел целых пятнадцать минут, потому что снег был очень глубокий и к тому же я забыл дома калоши. Когда я подошел к замку Лафкадио, камердинер проводил меня через Серебряный зал и Изумрудную столовую — прямо в Золотой кабинет, где меня ждал хозяин всей этой роскоши Лафкадио Великолепный. Знаете, что он делал?

Он плакал.

— Почему ты плачешь, друг мой? — воскликнул я. — Ты богат, знаменит, у тебя семь машин, тебя все любят, ты величайший стрелок в мире. Почему же ты плачешь — ведь у тебя есть всё!

— Всё — это не всё, — заметил Лафкадио, роняя горючие слезы на золотой ковер. — Я устал от моих нарядов и денег. Я устал есть курицу «по-корнуэльски», запеченную с рисом. Я устал ходить на приемы, танцевать ча-ча-ча и пить простоквашу.

Я устал курить пятидолларовые сигары, играть в теннис, раздавать автографы, я устал от всего! Я хочу чего-то новенького!

— Новенького? — переспросил я.

— Да, новенького! — подтвердил он. — Но я не знаю, где его взятъ\

И он снова зарыдал.

Должен признать, что рыдающий лев — это тяжелое зрелище.

— А ты пробовал покататься на лифте? — спросил я.