Лагерь

– Надеюсь, увидимся, – повторяю я за ним и гадаю, не переборщил ли, но нет, думаю, направляясь к своему домику, это было в самый раз. Сделав несколько шагов, оборачиваюсь – он смотрит мне вслед и, увидев, что я обернулся, улыбается, а затем идет к четырнадцатому домику.

«О’кей, – говорю я себе, шагая медленно и регулируя вдохи и выдохи. Ноги у меня как желе, сердце колотится. – О’кей. О’кей, о’кей, о’кей. Еще один шаг. Сработало. СРАБОТАЛО. Может, остальное тоже сработает. Может, я не зря отказался от углеводов, и лишился волос, и многие часы работал над походкой и голосом, и учился не жестикулировать, когда говорю, и не напевать то и дело мелодии из мюзиклов. Может, я действительно смогу заполучить парня моей мечты».

Вхожу в домик, и Джордж вскрикивает:

– О боже! – и обнимает меня. – Я смотрел в окно и едва тебя узнал – то есть я, конечно, видел твое фото в Snapchat, дорогой ты мой, и прочитал все твои сообщения, но не думал, что ты и впрямь решишься на такие крутые перемены в гардеробе и стиле. – Он встает и гладит воздух над моей головой. – Бедные волосы, – печалится он. – Но ты только что говорил с ним, и он внимательно изучил твой зад, когда ты шел сюда! Ты чувствовал, как взгляд его темных, сексуальных глаз проникает в тебя? – говорит он, шевеля бровями.

– Привет! – окликает меня Эшли с верхней койки, где она листает какой-то комикс.

Позволяю сумке упасть на пол и делаю глубокий театральный вдох.

– Думаю, все сработает.

Джордж снова вскрикивает – на этот раз победоносно.

Я улыбаюсь и рассматриваю их обоих. Два моих лучших лагерных друга. В самом деле, два лучших друга. Грустно, конечно, что я вижу их всего четыре недели в году, но мы обмениваемся письмами и сообщениями и вместе смотрим «Королевские гонки Ру Пола», обсуждая их в чате, и других друзей-квиров у меня нет. В моей маленькой школе на востоке Огайо не имеется даже представительства Альянса геев и гетеросексуалов. Уверен, есть среди ее учеников ребятишки-квиры вроде меня, и, возможно, они, как и я, не скрывают своих пристрастий перед близкими друзьями и родителями, но никто об этом не говорит. Ведь если ты начинаешь обсуждать это с кем-либо, к разговору могут присоединиться посторонние люди, а в восточном Огайо ты редко услышишь от них что-то приятное.

Я сильно изменился за последний год, что не прошло незамеченным. Я продолжал оставаться театральным ребенком (всегда кордебалет, никогда главные роли), но неожиданно девочки стали смотреть на меня иначе, стали просить куда-нибудь пойти с ними. И мне приходилось часто сказываться больным. Мои родители тоже то и дело бросали на меня странные взгляды и спрашивали, все ли у меня в порядке, а я в ответ лишь улыбался и говорил, что все просто замечательно. Это было не слишком комфортно, но оно того стоило, если я смогу вернуться в школу с фотографией целующихся Хадсона и меня на экране блокировки телефона.

– Итак, – говорит Джордж, покончив с вскрикиваниями, – какой у тебя план действий? Ведь ты по-прежнему сможешь тусоваться с нами, да? Марк сказал, он собирается поставить «Пока, пташка», и я так волнуюсь по этому поводу! Дорогой, я готов пройти по трупам ради того, чтобы сыграть Ким, и не вздумай встать у меня на пути.

Джордж вытягивает руки, и я вижу, что зеленые и золотые буквы на его ногтях складываются в ЖИВИ ЯРКО. Весь этот год я был сосредоточен на изменениях в своем теле и не замечал по Инстаграму и Snapchat, а что же происходит с ним. Джордж изменился не так сильно, как я. Он по-прежнему «коренастый», как мы характеризовали себя оба, пока я не похудел, но лицо цвета песка у него теперь более худое, на нем просматривается щетина, а в треугольном вырезе лиловой майки видны волоски, и все это придает ему мужественности. Его черные курчавые волосы на голове по-прежнему сбриты по бокам и длинные посередине, но теперь это смахивает на мужскую прическу, а не на детскую. И он больше не выглядит слишком молодо для своего возраста, а смотрится даже несколько старше, чем мы. И это идет ему. Что касается Эшли, то она осталась точно такой, как была. Те же обрезанные джинсы, та же черно-белая фланелевая рубашка, повязанная вокруг талии, та же самая майка без рукавов. Ее голова с одной стороны выбрита, немытые вьющиеся волосы на другой падают на узкое, бледное лицо. Она прекрасный работник сцены. Свет, звук, закулисье – ее стихия, она справляется с этим куда лучше, чем кто-либо еще.

– Не знаю, смогу ли я принять участие в постановке. – Стараюсь, чтобы в моем голосе не прозвучала грусть, которую я по этому поводу испытываю.

– Только не это, дорогой, – качает головой Джордж. – Конечно, у тебя есть план и все такое, но в жизни всегда есть место театру.

Эшли отрывается от комикса – потрепанного выпуска «Академии смерти»:

– Ты готов бросить театр ради этого парня? В самом деле?