Лагерь обреченных

Прокурор Верх-Иланского района Туйменов Вадим Петрович жил в добротном кирпичном доме в пяти минутах ходьбы от центра поселка. В это субботнее утро он собрался подновить забор – поменять несколько треснувших за лето штакетин. Заметив меня, прокурор отложил в сторону инструмент, закурил.

– Привет, Андрей Николаевич! – Туйменов крепко пожал мне руку. – За родственничка пришел похлопотать?

– Отнюдь! Хочу вам с забором помочь.

– Но-но, ты мой забор не трогай! – Прокурору показалась кощунственной сама мысль, что какой-то городской хлыщ посмеет вторгнуться в гармонию штакетин и перекладин. Искусство набивать рейки на одинаковом расстоянии – это не каждому дано. Это убийство расследовать любой сможет, а с забором все гораздо сложнее. Забор-то все соседи по улице каждый день видят. Прибил одну планку не так, скажут: «Да у нашего прокурора руки не из того места растут! Как он будет с преступностью бороться, если собственный фасад в порядок привести не в состоянии?»

– У тебя есть ровно одна минута, чтобы изложить свои аргументы, – сказал Туйменов.

– Сыч и его убийца столкнулись в туалете случайно.

Сказав про одну минуту, прокурор не шутил. Я его знаю – через минуту он заявит, что разговор окончен, и мне придется уйти несолоно хлебавши.

– Разговор между Сычом и его противником был очень коротким, – продолжил я. – Что-то на уровне: «Ты козел!», «Сам козел!» Потом – бац! – кулаком в висок, и Сыч рухнул на пол. Кровь из него потекла медленно, как простокваша из опрокинутой бутылки. Убийца уходит. Приходит некто, видит труп, макает в кровь палец и рисует руну. Вывод: убийство Сыча – это чистая бытовуха на почве личных неприязненных отношений. Никакой политики в ней нет, никакого намека на месть фашиствующих элементов бывшим сотрудникам НКВД нет. Я уложился в минуту, Вадим Петрович?

– Уложился. Я полностью согласен с тобой, что руна и труп – это разного поля ягоды. Но неужели ты считаешь, что само по себе убийство, без всякой политической подоплеки, не является тяжким преступлением? Почему я должен оставлять убийцу на свободе?

– А кто сказал, что он убийца?

– Гражданка Суркова дала показания, что Михаил Антонов выходил наверх как раз в тот момент, когда было совершено убийство.

«Вот ведь сволочь! – В одно мгновение боевой настрой у меня рухнул. Предательство, неожиданный удар в спину. Паскудство. – Встречу – забью до смерти!»

– Я тебе, Андрей Николаевич, вот что хочу сказать, – продолжил прокурор. – Если Инга Суркова изменит показания и станет утверждать, что она ничего не слышала, то я ее арестую за дачу ложных показаний, а на тебя уголовное дело возбужу за фальсификацию доказательств по уголовному делу. Ты меня понял? Никакой самодеятельности! Что будет, то будет.

– Все равно с доказательствами в отношении Антонова слабовато.

– Без тебя знаю, что слабовато, но на меня Мирошниченко давит, требует к понедельнику раскрыть дело, а раскрытия без ареста не бывает.

Пока прокурор держал речь, я успел прийти в себя и мобилизоваться для дальнейшей борьбы. Теперь свобода Михаила Антонова стала для меня вопросом чести. Пусть он будет хоть трижды убийцей, но я за него постою.

– Понятно. Мирошниченко, – я непроизвольно посмотрел в сторону райкома партии, – с Сычом братался, пил мировую на брудершафт, в итоге Сыч – персональный гость Антона Антоновича – подло убит. Но кем убит? Ходил мой тесть наверх или нет, это еще неизвестно, а вот Паксеев точно в это время мимо туалета проходил. Заскочил туда на минуточку, шарахнул Сыча по башке и поскакал вниз со своей любовницей обниматься, алиби себе выстраивать. Разве так не могло быть, Вадим Петрович?

– Могло. Это меня и удерживает от ареста подозреваемого. Давай, Андрей Николаевич, оставим этот разговор до понедельника, а там я решу, что делать: арестовывать Антонова или отпустить на подписку о невыезде.

– До понедельника так до понедельника!

– Ты насчет Сурковой меня понял? Не вздумай с ней разборки наводить – я вас тогда обоих в порошок сотру и по ветру развею.

– Да пускай она, падла, живет как хочет! Я к ней близко не подойду.

От прокурора я пошел к Казачкову, он жил на соседней улице. Вадим Алексеевич возился с вилами на огороде. Я попросил его сына вызвать шефа на улицу, сам во двор к Казачковым проходить не стал.

– Ты откуда такой взъерошенный? – спросил меня начальник угро.

– От прокурора. Имел с ним диспут о роли проституток в советском уголовном праве.

– Надеюсь, вы мирно расстались? – обеспокоился Казачков.

– Как заяц может расстаться с медведем? Я с просьбой пришел, Вадим Алексеевич. Дайте дежурному команду, пускай разрешит кормить Антонова в моем кабинете. Что он будет, как бич какой, в камере есть?

– Даже не проси. Ничего с твоим тестем за трое суток не случится.

– Я так понимаю, что задержание Антонова – это наша местная самодеятельность?

– Угадал. Всех оперативников из КГБ сегодня утром в город отозвали.

– А что случилось, революция намечается?

Казачков ненавязчиво осмотрелся по сторонам. Хотя рядом с нами никого не было, он понизил тон до полушепота: