Лагерь обреченных

– Дегтярев в армии служил, он что, позабыл, как с гранатой обращаться? Я пошел наверх, скоро вернусь.

В библиотеке я, стараясь не шуметь, отыскал полку с подарками верх-иланских пионеров. Квадратный, поблескивающий свежим лаком робот стоял на самом видном месте, обращенный грудью с микрофоном в центр читального зала.

«Мама мыла раму!» – громко сказал я роботу и, пятясь, отошел на три шага назад.

«Поэт Маяковский курил папиросы!»

Еще несколько шагов в глубь читального зала, разворот к роботу спиной.

«Поэт Маяковский никогда не мыл раму, за него все мама делала».

Быстрым шагом я вернулся в кабинет к учителю. Катушки на «Маяке-202» вращались, шла звукозапись. Спичка моя выпала, я подобрал ее и спрятал в карман.

«На бобине 350 метров пленки. При скорости четыре сантиметра в секунду продолжительность непрерывной работы составит…» Я взял ручку на столе учителя, посчитал на клочке бумаги. У меня получилось 145 минут.

«У этого устройства должно быть реле времени. Не может магнитофон после любого громкого звука работать беспрерывно. Через какое-то время он должен отключаться, иначе никакой пленки не напасешься».

Я не стал ждать, когда магнитофон остановится, и снял с него пленку. Теперь «Маяк» работал вхолостую. Катушку с него я установил на «Астру», включил воспроизведение.

«Аму», – сказал мой искаженный микрофоном голос.

Я дослушал запись до конца и стер ее. Теперь предстояло разобраться с записывающим устройством. Я отключил магнитофон из сети, поставил пленку в исходное положение, воткнул вилку в розетку. Двигатель на «Маяке» не заработал, хотя все рычажки управления были включены.

С замком в кабинете учителя пришлось повозиться. Открылся-то он легко, а закрываться шпилькой никак не хотел. Пришлось вместо шпильки использовать кусочек проволоки со стола в мастерской.

Из радиотехнического кружка я прошел в помещение с вентиляторными установками. Люк в тайную комнату был закрыт на простейший навесной замок. Я открыл его загнутой шпилькой, поднял крышку, заглянул вниз. Тишина. Мрак. Как только учителю не было страшно одному бродить по подземельям? Я в одиночку на такой подвиг не решусь.

В пятом часу утра я поднялся в фойе, попрощался с вахтершей и вышел на улицу.

К утру небо посветлело, дома и заборы обрели свои очертания, идти стало легче, но все равно пару раз меня угораздило вляпаться в лужу. С мокрыми ногами я пришел к Инге, осторожно постучал в дверь.

– Кто там? – спросила она, не включая свет.

Щелкнул замок. Инга, в просторной белой ночнушке, осторожно выглянула наружу. Я распахнул дверь и одним движением выдернул ее на крыльцо.

– Стой здесь, – прошептал я, – не шевелись и, самое главное, рот не открывай!

Оставив хозяйку мерзнуть на улице, я прошел в дом, включил свет. Сын Инги спал в ее кровати, игрушки были разбросаны по полу, робот стоял на прежнем месте. Я снял его с полки, аккуратно положил на пол, укрыл своей курткой.

– Заходи! – позвал я ничего не понимающую Ингу.

– Ты рехнулся? – Она с подозрением посмотрела на одежду на полу. – Ты там кого спрятал?

– Вспомни еще раз, где вы договаривались с Паксеевым о встрече?

– Здесь, в этой комнате. Андрей, кто под курткой сидит? Ты щенка с улицы принес?

– Там лежит робот, которого тебе подарили. В нем есть микрофон, через который убийца Паксеева подслушивал все, о чем вы говорили.

– Твою мать! – выругалась Инга. – С кем я только в этой комнате не секретничала! Ты знаешь, кто нас подслушивал?

– Знаю, но пока оставлю это при себе. Инга, ты сильно не волнуйся, убийца Паксеева твои женские секреты по поселку не растреплет, у него другой интерес.

– Ты хочешь его забрать? – Она кивнула на куртку на полу.

– Вначале дай мне отвертку или нож и, пока я буду с ним возиться, молчи как рыба. Ты меня поняла? Этот робот включается на звук, если ты произнесешь хоть слово, убийца поймет, что мы его разоблачили.

Инга порылась в ящике кухонного стола, достала нож с тонким лезвием. Я раскрутил заднюю крышку, вынул из «туловища» робота три аккумулятора «Крона».

– Смотри! – Я показал Инге на микрофон, прикрепленный изнутри к груди механического человечка.

Она поправила одеяло на ребенке, села к окну, чиркнула спичкой, закурила. С той стороны, где на ее лицо падал свет от лампы, стали отчетливо видны веснушки. Инга – единственный человек со смуглой кожей, у которого веснушки не сходят круглый год.

– Как-то в «Изумрудном лесу»[4] один пьяный мужик стал домогаться меня. – Она придвинула к себе пустую консервную банку, заменявшую пепельницу. – Дело было летом, он потащил меня в столовую для обслуги, давай, говорит, здесь! Я отнекиваюсь, у меня проблемы, а он ничего слушать не хочет, одежду на мне расстегивает, целоваться лезет. Я оттолкнула его, хотела уйти, но он преградил мне путь и как дал пощечину, так я в сторону отлетела. На шум прибежали официантки, мужик обругал нас матом и ушел.

Инга затушила сигаретку, откинула со лба челку.