Лагерь живых

— Я его по Чечне помню. Работал на ичкерийских бандитов совершенно откровенно, правозащечник чертов. Достаточно известная сволочь, хотя, конечно, по заслугам перед Ичкерийской республикой в подметки не годится Березовскому, лорду Жабе или Ковалеву, рыцарю Чести со Звездой.

— Последнее — это о чем?

— Ковалев за заслуги перед Ичкерией стал кавалером Большой звезды ордена «Рыцарь Чести». Это как в сорок втором кого-нибудь в Москве наградили Железным крестом с дубовыми листьями.

— Не знал.

— Надьку не надо прессовать. Заслужил покойный за свои штучки такое обхождение. Я бы его грохнул, да долго думал как… А он на нее как раз нарвался.

— А тебе он чем насолил?

— Лично мне? Да пустяк. Гарантировал лично своим честным словом безопасность четверых наших мальчишек раненых. Оставили их с санинструктором в «мирном» селе. Через день, когда мы в село вернулись, нашли оставленных — их помясничили с усердием и изобретательностью. И полумертвых облили бензином. И сожгли. Дружок мой там был. Мы откатились и отработали по селу. Потом приехала охрененная комиссия — как мы посмели по «мирному» селу стрелять… А этот укатил в Гаагу рассказывать о зверстве российской имперской военщины…

М-да…

— Надежда Николаевна! Должен признаться, что покойный и его дружки мне не пришлись по вкусу. Но стрельба в медпункте — это перебор. По-любому. Рядом были люди, в том числе и патрули. Вам достаточно было заорать, и этого деятеля катали бы ногами по двору полчаса, если не больше. Поэтому я бы попросил либо внятно объяснить, что там произошло, либо — если объяснений давать по каким-либо причинам неохота — я буду настаивать на переводе вас в Кронштадт.

— Вас не устраивает моя профессиональная деятельность?

— С этой точки зрения никаких претензий нет. Просто по ряду причин я не люблю работать с людьми, мотивы поведения которых мне непонятны.

— То есть вы не верите в официально признанную версию произошедшего? — Надежда как-то хмуро улыбается.

— Да как вам сказать… Есть, конечно, такой анекдотец, когда богобоязненная мамаша спрашивает дочку, что та будет делать, встретившись с насильником. И когда дочка отвечает, что спустит с насильника штаны, а себе высоко задерет юбку — мамаша приходит в ужас. А дочка резонно спрашивает: «Но, мама, кто будет бежать быстрее: я, с задранным подолом, или он, в спущенных штанах?»

Надежда реагирует на анекдот такой мимикой, что я быстро понимаю, что хватил через край и шуточки сейчас крайне неуместны.

— Ну, а говоря серьезно, меня очень смущает то, что вы повели себя демонстративно. Вы не защищались — вы карали. Обдуманно, с предельной жестокостью. Я бы даже сказал — с женской жестокостью, которая мужскую, как правило, превосходит в разы. В отличие от остальных, я прекрасно понимаю, что, если б он на вас напал — вы бы справились с этой гнилью и без оружия. Или сделали бы в нем одну-две дыры. Если у вас были с ним старые счеты, то инъекцией-двумя вы спокойно уложили бы его. Он ведь сам пришел, ему какая-то медпомощь была нужна, принял бы уколы еще и с благодарностью. Вы грамотный специалист, и в условиях отсутствия патанатомического и судебно-медицинского контроля могли бы сделать все, совершенно не афишируя. Даже его приятели бы не вякнули, повода бы не было. А тут…

— Вы настаиваете на объяснениях?

— Нет. Если вы не хотите — не говорите. Но тогда работать вам придется в Кронштадте. Или, если охотничья команда меня в этом не поддержит, а я вполне допускаю такой вариант, тогда я переберусь в Кронштадт.

— Даже вот так?

— Да. Так.

* * *

Дом бабки Арины, как ни странно, тоже произвел впечатление незнакомого. Во всяком случае, на Виктора. Ирка же, наоборот, сориентировалась в момент. Пахло в доме больше керосином, и скоро стало ясно, почему. Мало того что попередвинута была вся мебель, словно тут слоны танцевали, так еще в придачу какой-то дурень из бабкиных родственников уронил лампу. Стекло разбилось вдрызг, а из перевернутого резервуара вытек и впитался в пол остаток керосина. А вонять он умеет и в малых дозах.

Обругав бестолковых Арининых родичей, Ирка сбегала в сарай и притащила коротенькую лестницу. Витя и не знал, что его супруга знает бабкины тайнички.

Скоро она притащила три запасных стекла для той лампы, которая валялась на полу, связку фитилей и отдельно пакет из пожелтевшей бумаги. Оказалось, к той жестяной штуковине, бывшей повседневной лампой для Арины, имелась и другая, «на праздник». Но так ни разу и не использовалась.

— Толку-то. Керосина нет. Да и этот вытек.

— Должен быть. Пошли!

Керосин и вправду нашелся — в мятом десятилитровом бидоне и здорово ржавой канистре. Была еще одна, но она стояла открыто, и ее, видно, прибрали к рукам. А эти спрятаны за дровами и остались незамеченными.

Виктор наклонился поднять жестяной резервуар с головкой и заметил на полу какие-то блики. Присмотревшись, понял, что это играет свет из окошка, неплотно забитого досками, на мельчайших металлических шариках. И было их много.