Лагерная учительница

Любимой жене Татьяне Алешкиной посвящается эта книга.

Автор

Лимитчики Эпизоды из жизни провинциалов в столице (Роман)

Пролог

I

Легкое, едва ощутимое, движение воздуха приносило в лагерь душный тревожный запах цветущего миндаля. Тревогой веяло и от тускло-синего неуютного неба, от слишком жгучего для апреля солнца, особенно от голых, каких-то унылых зеленовато-дымчатых гор. Роман Палубин почувствовал тревожную неуверенность и в излишне бодром голосе Кости Никифорова. Хрипотца в нем слышалась сильнее, когда Костя просил Ивана Егоркина принести гитару. И в том, что Егоркин с готовностью вскочил, оставив свой автомат на камне в тени палатки, и как-то суетливо побежал, громыхая ботинками по шуршащим камешкам, чувствовалось что-то неестественное, натянутое. Роман знал, что Иван не любит, когда им помыкают. Десантники сидели возле длинной палатки на прохладных, остывших за ночь камнях. Палубин смотрел, как рослый, худой Егоркин, гибко пригнувшись, нырнул в палатку, исчез в ней. Вспомнилось, что полгода назад, в первые дни службы в Чирчике, Иван Егоркин был нескладный, неуклюжий и какой-то хрупкий, как ветка зимой, чуть согни — сломается, а теперь хоть и длинный и худой по-прежнему, но гибкий, ловкий, уверенный.

Появился Егоркин из палатки со старой гитарой с облупленной декой, появился, театрально откинув полог, брякнул пальцами по струнам и, дурачась, захрипел, подражая Косте Никифорову:

— Где же ты, Маруся? С кем теперь гуляешь?

Длинный, худой, он стоял у входа в палатку в мятой солдатской панаме, сдвинутой на затылок, щурился на ослепительном солнце и качал головой в такт ударам, глядя на Костю. Плохо настроенная гитара глухо и коротко бренькала.

— Ох, Маруся! Стройная красуля! — бил по струнам Егоркин. — Ждешь ли ты, Маруся, Никифора-салагу?

Десантники засмеялись недружно, как бы вынужденно. Только Роман Палубин не улыбнулся. Иван отметил, что сидел он бледный, прижимал обеими руками автомат к животу и напряженно думал о чем-то.

Ждать вертолетов, ждать боя с душманами томительно и тоскливо даже таким бойцам, как Никифоров. В Афганистане он с того дня, когда ограниченный контингент советских войск введен в страну по просьбе ее правительств, имеет орден Красного Знамени и медаль «За отвагу». Никифоров роста маленького, и плечистым назвать его нельзя. Быстрый, легкий, юркий, две минуты в строю спокойно постоять не может. Поэтому он всегда в задних рядах, подальше от командиров.

— Рядовой Егоркин, не вижу уважения к деду! — сердитым басом, подражая лейтенанту Желтову, командиру взвода, крикнул Никифоров. Он сидел на высоком камне, раскинув вытянутые ноги. На коленях небрежно лежал автомат. — Доложить о выполнении приказа!

— Есть! — гаркнул Егоркин, брякнув по струнам, и, держа обеими руками гитару на груди, словно автомат, двинулся к Никифорову строевым шагом. Он резко выбрасывал длинные ноги вверх и грохал об землю ботинками так, что пыль поднималась и камешки летели в стороны. Подойдя вплотную к сидящему Никифорову, Иван пристукнул ботинками, выпучил глаза, набрал в грудь воздуха, приготовившись рявкнуть, но Никифоров опередил его. Томно отгоняя ладонью поднятую Иваном пыль от своего лица, он, капризно морщась, проговорил:

— Ванька, не пыли! — и добавил: — Разрешаю доложить!

Десантники снова засмеялись, на этот раз оживленнее, веселее. Егоркин шумно выдохнул и нежным голоском заговорил:

— Дорогой Никифорчонок! Я бесконечно счастлив исполнить любой приказ, произнесенный твоими сладчайшими облезлыми губами, высушенными афганским солнцем и длительной неустанной болтовней. Прошу принять сей сладкоголосый инструмент и огласить окрестные горы меднонапевными звуками!

Егоркин упал на одно колено, склонил голову и протянул гитару Косте Никифорову, держа ее обеими руками. Никифоров, прежде чем взять гитару, толкнул локтем своего соседа, веснушчатого десантника, и сказал:

— Учись, студент, как к деду обращаться надо! Запиши, я отредактирую, и перед сном учи наизусть.

Роман Палубин смотрел на все это с презрительной усмешкой. Нелепо, глупо, невпопад, как в дрянном провинциальном спектакле. Что смешного?

Егоркин поднялся, отряхнул пыльную штанину, подхватил свой автомат и направился к Роману. Они вдвоем неделю назад прибыли в десантный батальон после обучения в Чирчике и еще ни разу не сталкивались с душманами.

— Что ты мрачный такой?

— Ломаться, что ли, как ты, перед этим шутом, — вяло кивнул Роман в сторону Никифорова, который отставил в сторону автомат и подтягивал струны.

— Он хороший мужик.

— Да ну вас… Душно…

— Помните Васильева? — обратился к ним сидевший слева десантник, смуглый, с надвинутой на блестевшие глаза панамой. Он слышал разговор. — Того, что три дня назад погиб? Он тоже перед боем мрачный ходил, томился… Чуял, наверно…