Лайла

Итак, от понятия, что общество - высшее достижение человечества, двадцатый век перешёл к понятию, что лучшим достижением человечества является интеллект. В научном мире всё расцветало. Резко увеличивалось число поступающих в вузы.

Научная степень стала приобретать статус высшего социального символа. На образование деньги потекли невиданным доселе потоком. Новые академические области с захватывающей скоростью стали распространяться на неслыханные ранее отрасли, и среди наиболее быстро расширяющихся была одна, которая больше всего интересовала Федра: антропология.

Теперь Метафизика Качества прошла громадный путь от времени его лихорадочного увлечения ею в горах Монтаны. Он заметил, что в первые десятилетия нашего века неприступная олимпийская "объективность" антропологии обзавелась некими весьма пристрастными собственными культурными корнями. Она стала политическим орудием, которым можно было разгромить викторианцев и их систему социальных ценностей. Он задумался, есть ли ещё такая отрасль в академической науке, где бы так ясно обозначился разрыв между интеллектуалами викторианцев и учеными двадцатого века.

Была пропасть между викторианскими эволюционистами и релятивистами двадцатого века. Такие викторианцы как Морган, Тайлор и Спенсер полагали, что все примитивные общества представляют собой ранние формы самого "Общества" и стремятся "дорасти" до полной "цивилизации", такой как в викторианской Англии.

Релятивисты вслед за "исторической реконструкцией" Боаза утверждали, что нет эмпирических научных свидетельств стремления всех примитивных обществ к некоему "Обществу".

Релятивисты культурологи считали ненаучным истолкование ценностей культуры В посредством ценностей культуры А. Неправильно будет, если антрополог, занимающийся австралийскими бушменами, приедет в Нью-Йорк и посчитает живущих там людей отсталыми и примитивными потому, что почти никто их них не может правильно бросать бумеранг. Так же неверно, если нью-йоркский антрополог приедет в Австралию и посчитает бушмена отсталым и примитивным, так как тот не умеет ни читать, ни писать. Культуры уникальные исторические структуры, содержащие свои собственные ценности, о которых нельзя судить исходя из ценностей других культур. Релятивисты культурологи при поддержке доктрин научного эмпиризма Боаза смели почти чтонапрочь веру в старых викторианских эволюционистов и придали антропологии ту форму, которую она имеет теперь.

Эта победа всегда представляется как победа научной объективности над ненаучными предрассудками, но Метафизика Качества гласит, что тут затронуты более глубокие вопросы. Громадные тиражи книг Руфи Бенедикт "Структуры культуры" и Маргарет Мид "Взросление в Самоа" указывают на кое-что ещё. Когда книга о социальных обычаях на островах Южных морей вдруг становится бестселлером, то начинаешь понимать, что в этом кроется нечто большее, чем просто академический интерес к обычаям жителей тихоокеанских островов. Что-то в этой книге "задело за живое" и вызвало такой широкий интерес общественности. Этой "живинкой" в данном случае и стал конфликт между обществом и интеллектом.

Эти книги по праву являются антропологическими документами, но они также являются политическими трактатами в новом сдвиге от социального к интеллектуальному господству, основная мысль которого сводится к следующему:

"Если мы по научному установили, что у самоанцев свободный секс, и это вроде бы никому не вредит, значит доказано, что его можно практиковать и здесь не причиняя никому вреда. Нам нужно воспользоваться собственным интеллектом и выяснить, что верно и что неверно, а не просто слепо следовать нашим же прошлым обычаям". Новый культурный релятивизм стал популярным, так как он является жестоким орудием для установления господства интеллекта над обществом. Интеллект теперь может выносить суждения по всем формам социальных обычаев, включая викторианские обычаи, а общество уже не может больше судить об интеллекте. Таким образом интеллект явно занимает место за рулём машины.

Когда спрашивали: "Если ни одна культура, включая викторианскую, не может дать ответа, что правильно и что неправильно, то как же нам тогда узнать, что такое хорошо и что нехорошо?" - обычно следовал ответ: "Очень просто. Об этом вам расскажут интеллектуалы." Интеллектуалы, в отличие от участников изучаемых культур, отдают себе отчет в том, что говорят и пишут, ибо то, о чем они говорят, не является культурно относительным. Они говорят об абсолютном. Потому как интеллектуалы следуют науке, которая объективна. А объективный наблюдатель не имеет относительных мнений, так как он не входит в мир наблюдателей.

Старый добрый Дусенбери. Это ведь та же самая мура, которую он отверг ещё в 50-е годы в Монтане. Теперь в свете перспективы двадцатого века, представленной Метафизикой Качества, можно проследить и истоки. Американский антрополог в такой же степени мог связаться с необъективностью, как и сталинский бюрократ приобщиться к игре на фондовой бирже. И в силу всё тех же идеологических конформистских причин.