Лайза Миннелли. История жизни

А вот «Ньюсуик», который в прежние годы любил раскритиковывать ее, на этот раз занял противоположную позицию. Вот что писал обозреватель журнала Джек Кролл: «Миннелли потрясает в сцене, в которой она записывает «А жизнь продолжается…». И здесь двойной фокус более чем к месту: динамичная певица — это одновременно и Лайза Миннелли, и Джуди Гарленд. И это не стилизация, а трогательный синтез старого и нового».

Зато Мартин Скорсезе был еще более резок, когда назвал игру Лайзы имитацией. «Наденьте на нее парик и перед вами ее мать, — заявил он. — Что я могу еще сказать?»

Позднее он все-таки вынужден был признать, что многие из недостатков картины имели место по его вине: «В конце концов я понял картину. Жак-Люк Годар зашел ко мне как-то раз на ланч и завел разговор о том, как ему понравился «Нью-Йорк, Нью-Йорк». По его словам, в основе своей это фильм о несовместимости двух творческих натур — дают знать себя ревность, зависть, разница в темпераментах. До меня постепенно стало доходить, что это настолько близко мне самому, что я был не в силах это выразить, когда работал над фильмом».

Пока шли съемки, Мартин не на шутку увлекся Лайзой, его собственный брак дал серьезную трещину, а его законная супруга проводила на площадке большую часть времени, поскольку являлась автором сценария. Как и в других ситуациях, в которых оказывался Мартин Скорсезе — и в этом его гений и его слабость, — он увлекся сразу всем — картиной, сюжетом, действующими лицами.

«На мой взгляд, фильм неплох, хотя, как мне кажется, он хорош потому, что правдив, — заявил он. — Он о двух людях, любящих друг друга, и оба они творческие натуры (как Скорсезе и его жена). В этом вся соль: проверить, выдержит ли их брак… Я ужасно расстроился, когда съемки подошли к концу, потому что во время работы над картиной мне многое пришлось пережить. Некоторым людям понятна концовка, до других она просто не доходит».

И тем не менее Лайза, которая наверняка размышляла о сравнениях между ней самой и ее покойной матерью, все-таки была уже в достаточной мере профессионалкой, чтобы спокойно отнестись к тому факту, что ее последние работы оказались далеко не шедеврами. (Хотя при этом она, несомненно, с удовольствием открутила бы головы кое-кому из критиков). И поэтому она решила возвратиться туда, где ей неизменно сопутствовал успех — то есть на сцену. Вот как она оценивала свою карьеру: «В 1975 году я посчитала, что могу позволить себе сняться в кино, и мне стало ясно, что если «Нью-Йорк, Нью-Йорк» обернется провалом, то хорошего тогда не жди. Мамочки! Да в Голливуде не простят, если у вас три неудачных картины подряд!»

В самый разгар работы над фильмом Лайза решила, что настала пора придать своей карьере новый заряд, сделав очередной мюзикл, в котором ей не было равных. К сожалению, ей не хватило подобной мотивации для спасения собственного брака. Бродвейский мюзикл оказался для нее неподъемной ношей по той же самой причине, что вызвала к жизни проблемы с картиной «Нью-Йорк, Нью-Йорк» — и этой причиной стал Мартин Скорсезе. Мартин был ее режиссером, ее любовником, режиссером ее мюзикла — в такой ипостаси ему еще не приходилось выступать.

Мартин Скорсезе — дитя Манхэттена, дитя всего Нью-Йорка. В этом городе он появился на свет 17 ноября 1942 года в семье Лючино Чарльза и Катрин Скорсезе, ревностных католиков, чья жизнь вращалась в орбите швейных фабрик. Мартин рос худосочным мальчиком. Он страдал астмой и поэтому чувствовал себя аутсайдером среди рослых, крепких парней и уличного хулиганья итальянской части города. Он так часто болел, что другие мальчишки из их квартала прозвали его «Мартин-Пилюля». Если Мартину нужно было куда-то выйти из дома, за ним присматривал его брат Фрэнк, но чаще Мартин оставался дома вместе с матерью.

Вот как Фрэнк описывает их квартал: «Нравы там царили жестокие — банды, драки. То и дело возникали потасовки. В середине ночи просыпаешься и слышишь крики — значит, снова где-то дерутся. Бывало, опустишь ставни и продолжаешь спать, потому что это не твое дело, а если попробуешь вякнуть, тебе несдобровать. Можно сказать, мы жили, подчиняясь праву сильного, и умирали так же».

Мартин пошел в алтарные служки, однако здесь ему пришлось пережить немало неприятных мгновений, пытаясь ужиться с идеей греха, особенно греха мастурбации, церковный запрет на которую был принят им дословно. «Я воспринял его со всей серьезностью, — рассказывал он. — Это противно Богу и не исключено, что вы убьете себя».

Однако, когда он исповедовался священнику, тот успокоил мальчика следующими словами: «Нет-нет, это все чушь. Не стоит понапрасну волноваться. Просто надо научиться контролировать некоторые свои позывы, вот и все».