Лакировка

Сэр Эрик слышал почти про все убийства — хотя и не в своем профессиональном качестве. Он был любителем-криминалистом, умел сопоставлять, никогда ничего не забывал и знал о прежних связях Хамфри с полицией. Возможно, он даже припомнил фамилию Брайерса. И когда Хамфри сказал, что хотел бы узнать, какие сведения у них есть о том, где находился Теркилл в ночь с 24 на 25 июля, дальнейших объяснений не потребовалось. Хиггс улыбнулся сдобно и хитро:

— Тут вы на ложном следе, знаете ли. Мы получили сверху довольно любопытные инструкции. Содержание их я вам сообщить не могу. Но никакого отношения к тому, о чем вы сейчас думали, они не имеют. Теркилл в настоящее время очень нужен наверху.

— Ну так как же? Что он делал?

— Я склонен думать, — сказал сэр Эрик, — что в меру наших возможностей мы должны помочь. Но, полагаю, это вам почти ничего не даст.

Вступительный ритуал был бы примерно таким же, даже если бы Хамфри еще принадлежал к кругу избранных.

— Так что же вы извлекли из телефонных разговоров? — снова спросил Хамфри.

— Очень мало. Крайне мало. — И тотчас сэр Эрик стал точным и деловитым, демонстрируя память не хуже, чем у Брайерса, и лучше, чем у Хамфри, хотя и ему не приходилось жаловаться на свою память. Хамфри не сомневался, что он расскажет все подробно и верно.

Но ничего особенно интересного он не рассказал. Согласно телефонным записям Том Теркилл разговаривал с тремя-четырьмя промосковскими марксистами в парламенте — обычные добродушные подшучивания и просьба, чтобы они наносили ему удары в спину не чаще, чем того требует необходимость. Интересно, что с более многочисленной группой воинствующих левых троцкистского толка он в таком тоне не разговаривал. Слишком неорганизованны, заметил Хамфри. Теркилл не станет им доверять — на то он и опытный политик. Хамфри добавил:

— Конечно, он дерется за свою политическую карьеру.

Сэра Эрика парламентские фракции не заботили. И эти записи не вызвали у него тревоги. Да и, во всяком случае, Теркилл пользовался покровительством самых высоких сфер по причинам, о которых он вынужден умолчать. Самое любопытное заключалось в том, что Хиггс, как пришлось признать Хамфри, нисколько не лицемерил. Если высшие власти сочли Теркилла полезным, Хиггс автоматически принял их мнение.

— Правда, — благодушно признал Хиггс, — мы имеем дело с человеком на редкость скрытным и увертливым.

Хамфри не выдержал и сказал:

— Я рад, что вам можно больше из-за него не тревожиться…

— Мы ведь уже и прежде так радовались, верно? А что из этого вышло?

Непроницаем и упрям, как всегда. Но Хамфри пришлось смириться с мыслью, что он видит зеркальное отражение самого себя и Фрэнка Брайерса. Вселенская подозрительность, которая возникает, когда живешь в самом центре паутины, чувствуешь все ее подергивания и утрачиваешь ощущение невозможного.

Сэр Эрик заметил с тайным удовольствием:

— Нет, он правда поразительно скрытен. У нас есть данные, что он в собственной гостиной ни о чем серьезном не говорит.

— Считает, что вы установили там микрофоны?

— По-видимому.

— Ну а вы установили?

Сэр Эрик улыбнулся снисходительно-начальственной улыбкой:

— Нет, так далеко мы все-таки не зашли.

О дочери Теркилла он ничего не знал, и в досье о ней тоже ничего не было. Но свое обещание он исполнил. Да, за Теркиллом велась слежка — и все еще ведется согласно с теми же неоглашаемыми инструкциями. Он даст Хамфри возможность ознакомиться с записями, относящимися к ночи 24 июля. Хамфри прочитал эти записи в мрачной комнатушке без окон несколькими иерархическими ступенями ниже. Сэр Эрик проводил его туда, вежливо представил, дал вежливую инструкцию, облеченную в форму просьбы, и простился с ними.

Обитатель комнатушки, которого звали Кэрби, когда-то служил в колониях, был печален, замкнут и, претендуя на сочувствие, сам его никому не предлагал. Никакого желания оказывать содействие Хамфри он не выразил, но подчинился распоряжению начальства. Да, они следили за мистером Теркиллом (так Кэрби упорно называл его до самого конца).

— А почему, вы не знаете?

— Чистая формальность, — упрямо ответил Кэрби.

— А двадцать четвертого июля?

— Как всегда.

24 июля 1976 года Теркилл вышел из дома номер тридцать шесть на Итонской площади в 5 часов 39 минут. Сел в собственную машину, регистрационный номер WSK 589N, и поехал в сторону Белгрейвской площади и далее через Хобарт-Плейс, Гросвенор-Гарденс, Парк-Лейн. В рапортах агентов только самые доверчивые романтики способны усмотреть что-то, кроме опустошающе прозаичных фактов.

— Кто за ним следил? — спросил Хамфри.

Один из наших людей, ответил Кэрби. Хамфри спросил, как его фамилия. Кэрби покачал головой и поглядел на него с легким торжеством, потому что не имел права называть фамилии агентов.