Несмотря на свое удивление, Бигмэн не забывал о правилах приличия, как он понимал их.
— Зовите меня Бигмэн, — проворчал он. — Вы говорите о короне вокруг Солнца? Я не думал, что она такая большая.
— Ее глубина миллион миль, может быть, и больше, — заметил Майндс, — а мы сейчас на Меркурии — ближайшей к Солнцу планете. Отсюда до Солнца всего тридцать миллионов миль. Вы ведь с Марса?
— Родился и вырос там, — ответил Бигмэн.
— Ну так вот, если бы отсюда видно было Солнце, то вы заметили бы, что оно в тридцать шесть раз больше, чем когда смотришь с Марса, и корона тоже. И, конечно, в тридцать шесть раз ярче.
Лаки кивнул. И Солнце, и корона кажутся отсюда в 9 раз больше, чем с Земли. А корону на Земле можно увидеть только во время полного затмения.
Так что Майндс не совсем солгал. На Меркурии было что посмотреть. В своем воображении он попытался представить корону, спрятанное сейчас за горизонтом Солнце, которое она окружает. Это был бы величественный вид!
Майндс продолжал, в голосе его слышалась явная горечь:
— Этот свет называют «белым призраком Солнца».
Лаки сказал:
— Мне нравится. Удачное название.
— Удачное? — разъярился Майндс. — Я так не думаю. Слишком много здесь говорят о призраках. Эта планета — сплошное проклятье! На ней ничего не получается, как надо. Мины не работают… — голос его оборвался.
Лаки подумал: «Пусть покипит».
Вслух он спросил:
— А что вы хотели нам показать, Майндс?
— Ах, да. Надо немного пройти. Недалеко, учитывая силу тяжести, но надо смотреть, куда ступаете. Дорог здесь пег, а мерцание короны может быть очень обманчиво. Лучше включить лампы на шлемах.
Говоря это, он включил свою лампу, и с его шлема протянулся луч света, превративший землю в желто-черное лоскутное одеяло. Вспыхнули две другие лампы, и три фигуры двинулись вперед, переступая ногами в специально защищенной тяжелой обуви. Они беззвучно шли в вакууме, при каждом шаге чувствуя, несмотря на скафандр, легкие колебания воздуха.
Они шли, и Майндс, казалось, сам с собой говорил о планете. Он говорил тихим, напряженным голосом:
— Я ненавижу Меркурий. Я торчу здесь шесть месяцев, два меркурианских года, и мне это надоело. Прежде всего, я никак не думал, что мне придется здесь пробыть дольше полугода, но время прошло, и ничего не сделано. Все здесь не так. Это самая маленькая планета. Она ближе всего к Солнцу, правда, повернута к нему лишь одним боком. Там, — он указал рукой в направлении отблесков короны, — солнечная сторона, где местами так жарко, что можно плавить свинец и варить серу. А в противоположном направлении, — он опять взмахнул рукой, — единственная поверхность планеты во всей Солнечной системе, которая никогда не видит Солнца. Все здесь ужасно.
Он умолк, перепрыгивая через мелкую, футов в шесть шириной, щель на поверхности, напоминавшую, возможно, о каком-то очень давнем меркуриетрясении, которую не смогли залечить ветер и погода. Прыжок вышел неуклюжим, как у землянина, который даже на Меркурии сохранил привычку к искусственной силе тяжести, создаваемой под куполом обсерватории.
Увидев это, Бигмэн неодобрительно щелкнул языком. И он, и Лаки лишь чуть удлинили шаг.
Пройдя еще четверть мили, Майндс заметил:
— Мы можем посмотреть отсюда, сейчас как раз подходящее время.
Он остановился, раскачиваясь и раскинув руки для равновесия. Бигмэн и Лаки остановились маленьким прыжком, и фонтанчики гравия взметнулись у их ног.
Майндс выключил свою лампу и указал куда-то. Лаки и Бигмэн тоже погасили свет и в темноте увидели маленькое белое пятно неправильной формы.
Оно было необыкновенно ярким и блестело ярче, чем Солнце на Земле.
— Отсюда его лучше всего видно, — сказал Майндс. — Это вершина Черно-белой горы.
— Она так называется? — спросил Бигмэн.
— Именно. Надеюсь, понятно почему? Гора находится на ночной стороне, как раз достаточно далеко от Разделителя — это граница между темной и солнечной сторонами.
— Это я знаю, — обиделся Бигмэн. — Вы думаете, я совсем невежда?
— Я просто объясняю. Это пятнышко расположено на северном полюсе, а другое — на южном, где Разделитель почти не сдвигается по мере вращения Меркурия вокруг Солнца. На экваторе Разделитель сдвигается на семьсот миль в одном направлении за сорок четыре дня, а затем на семьсот миль обратно за следующие сорок четыре дня. Здесь же его сдвиг составляет лишь около полумили, вот почему это подходящее место для обсерватории. Солнце и звезды неподвижны. В любом случае, Черно-белая гора достаточно далеко отсюда, так что только верхняя половина ее бывает освещена. Когда уходит солнце, гора погружается в темноту.
— И сейчас, — заметил Лаки, — освещена только вершина.
— Только один-два фута сверху, но и они скоро потемнеют. Она будет вся черная день или два, по земному времени, потом свет начинает возвращаться.
Даже в течение того времени, что он говорил, белое пятно уменьшилось до размеров точки, которая горела, как яркая звезда.
Все трое ждали.
— Посмотрите в сторону, — посоветовал Майндс, — чтобы глаза привыкли к темноте.
Прошло несколько томительных минут, прежде чем он сказал:
— Ладно, пошли назад.