Ламьель

Причетник Отмар, человек очень простой и честный, стал пользоваться большим доверием у господина кюре с тех пор, как помог смастерить чудо, в которое сам же первый и поверил— редчайшее свойство у нормандца. Господин Отмар занимал три должности, все зависевшие от кюре. Он был причетником, регентом и школьным учителем, и эти три должности, вместе взятые, приносили ему около двадцати экю в месяц. Но уже со второго года правления в Париже Людовика XVIII кюре и маркиза де Миоссан выхлопотали ему разрешение открыть собственную школу для детей благомыслящих земледельцев. Отмары смогли откладывать сначала двадцать франков, потом сорок, наконец, шестьдесят и стали понемногу наживаться. Регент Отмар хоть и был добряком, но не побрезгал сообщить г-же де Миоссан имя одного хитрого и зараженного якобинским духом крестьянина, который, видимо, решил перебить всех зайцев в округе; между тем маркиза де Миоссан была свято убеждена, что эти зайцы принадлежат ее роду, и считала их насильственную смерть прямым для себя оскорблением. Этот донос, подтвердившийся при проверке, весьма помог причетнику и его школе. Маркиза пожелала, чтобы в конце учебного года раздача наград состоялась в парадном зале замка, украшенном множеством стенных ковров. В зале устроили места первого и второго разряда. Управляющий маркизы пригласил на первые тех матерей юных учеников, у которых были собственные участки земли, между тем как жены простых арендаторов должны были удовольствоваться вторыми. Этого было достаточно, чтобы довести число учеников господина причетника, которое раньше не превышало восьми или десяти, до шестидесяти человек. Состояние Отмаров от этого соответственно возросло, и не было ничего смешного, когда за ужином, после того как вечером совершилось чудо с петардами, г-жа Отмар обратилась к своему мужу со следующими словами:

— Ты слышал, что аббат Леклу сказал в конце своего краткого увещанияоб обязанностях богатых? Они в меру своих возможностей должны принести в дар богу какую-нибудь душу. Так вот, — прибавила г-жа Отмар, — эти слова не дают мне покоя. Господь не даровал нам детей. У нас есть сбережения; а кому достанутся эти сбережения после нашей смерти? Используют ли их на богоугодные дела? Кто будет виноват, если они попадут в руки неблагомыслящих людей, вроде твоего племянника, этого безбожника, который в 1815 году сражался в набранном против пруссаков разбойничьем полку, именуемом вольным отрядом? Говорят даже — но я не хочу этому верить, — что одного пруссака он и в самом деле убил.

— Нет, нет, это неправда, — воскликнул добрейший Отмар, — убить союзника нашего короля Людовика Желанного! У моего племянника ветер в голове, он иногда богохульничает, когда выпьет, он весьма часто пропускает мессу, согласен; но пруссака он не убивал.

Госпожа Отмар дала своему супругу возможность целый час разглагольствовать на эту тему, не удостоив его ни единым замечанием. Разговор потерял свою живость, но тут она наконец добавила:

— Неплохо было бы удочерить какую-нибудь девочку, совсем малютку; мы воспитаем ее в страхе божьем: вот это будет действительно душа, которую мы подарим господу богу; а когда мы состаримся, она будет за нами ухаживать.

Мужа это предложение сильно расстроило; ведь речь шла о том, чтобы лишить наследства его племянника Гильома Отмара, носившего его имя. Он горячо возражал, а потом робким голосом добавил:

— Уж лучше удочерить маленькую Ивонну (это была младшая дочь племянника): отец испугается и не будет больше пропускать мессы.

— Этот ребенок все равно не станет нашим. Через год, если будет видно, что мы привязались к девочке, твой якобинец начнет угрожать нам, что заберет ее обратно, и тогда роли переменятся: хозяином положения окажется твой племянник — волонтер 1815 года. Нам придется пойти на денежные жертвы, чтобы не отняли у нас девчонку.

Целых полгода эта нормандская чета мучительно вынашивала свой проект. Наконец, вооружившись рекомендательным письмом аббата Дюсайара, где добрейшего Отмара величали «прево [8]», супруги явились в воспитательный дом в Руане и выбрали там премиленькую девочку четырех лет, которой по всем правилам была привита оспа; это и была Ламьель.

По приезде в Карвиль они объявили всем, что это их маленькая племянница Амабль Мьель, родившаяся под Орлеаном в семье двоюродного брата Мьеля, плотника по ремеслу, но напрасно — нормандцев-односельчан провести им не удалось, а горбатый доктор Санфен утверждал даже, что Ламьель родилась оттого, что их напугал дьявол в памятный вечер петард.