Ламьель

— Канальи! Гнусные канальи! — восклицал сквозь зубы доктор. — Что за гнусные канальи этот народ! И подумать только, ведь я ни одного су не беру с этих мерзавцев, когда провидение мстит за меня и насылает на них какую-нибудь хорошую болезнь!

— Молчите, девчонки! — кричал доктор, спускаясь гораздо медленнее, чем ему бы хотелось.

Ну и обрадовались бы прачки, если бы его лошадь в этот момент поскользнулась!

— Замолчите же, девчонки! Стирайте свое белье!

— Легче, доктор, не кувырнитесь! Если Барашек вас сбросит, мы зевать не станем — мигом украдем у вас горб!

— А что украсть у вас мне? Наверно, не вашу добродетель! Давно уж она гуляет неизвестно где! У вас тоже частенько горбы выпирают, да только не на спине.

Тут появилась женщина, привлекшая к себе общее внимание.

В этой женщине сквозило несносное стремление всегда соблюдать приличия; она вела за руку девочку двенадцати или четырнадцати лет, которой, видимо, было очень неприятно, что ей не дают порезвиться.

Женщина эта была не кто иная, как г-жа Отмар, супруга карвильского причетника, регента и школьного учителя, а девочка, живость которой она сдерживала, была ее так называемая племянница — Ламьель.

Надо сказать, что прачек возмущал вид важной дамы, который напускала на себя г-жа Отмар. Подумать только! Вести девочку за руку, вместо того чтобы дать ей попрыгать, подобно всем другим девчонкам в деревне!

Госпожа Отмар шла из замка по красивой дороге, огибавшей луг на правом берегу Ублона.

— А, вот и сама госпожа Отмар! — закричали прачки.

Но они прекрасно знали, что Отмарша не станет молчать и затянет с ними канитель надолго, а Санфен может улизнуть от них через четверть минуты; к тому же доктор в своем сдержанном бешенстве был много забавней.

Его Барашек, добравшись до Десизы, принялся пить из ручья немного повыше прачечной.

Две прачки кричали, обращаясь к г-же Отмар:

— Эй, сударыня, не потеряйте дочь вашего брата, вашу так называемую племянницу!

— Береги парик, горбунчик, — кричало правое крыло хора. — Твой парикмахер, пожалуй, тебе такого не сделает!

— А вы... — отвечал доктор, но его реплика была такого рода, что процитировать ее нет возможности.

Благочестивая г-жа Отмар спускалась в этот момент по дороге из замка, проходившей мимо прачечной, но тут она поспешила обратиться вспять вместе со своей племянницей. Этот маневр, равно как и появившееся на ее лице высокомерно-презрительное выражение, вызвал у водоема всеобщий и единодушный взрыв хохота.

Этот взрыв веселости прервал доктор, который, напрягая свой пронзительный голосок, крикнул:

— Замолчите, негодяйки, иначе я рысью промчусь мимо вас по грязи, и тогда ваши белые чепчики и ваши лица станут не чище вашей совести — они покроются черной и вонючей грязью, совсем как ваши мерзкие души!

Доктор, задетый за живое, произнося эти благородные слова, покраснел, как петух. У этого человека, который всю жизнь только и думал, что о собственном поведении, тщеславие прорывалось иногда в диких припадках безумия: он догадывался о том, что поступает глупо, но редко хватало у него сил удержаться. Сейчас, например, стоило ему только промолчать, и вся дерзкая болтовня прачек обратилась бы против г-жи Отмар; но в эту минуту он жаждал мести.

— Ладно, — ответила одна из прачек, — пусть мы будем нескромными девушками и нас забрызгает грязью какой-то невежа; немножко воды — и все будет в порядке. Но вот какой водой отмыться этому горбуну, который так гадок, что ни одна не хочет его любить даром?

Не успела она произнести это, как взбешенный доктор пустил свою лошадь галопом и, проскакав по лужам мимо прачечной, забрызгал грязью все румяные щеки, белые чепцы и — что было еще хуже — все выстиранное белье, разложенное на камнях.

При виде этого все тридцать прачек, как одна, принялись во всю глотку осыпать его ругательствами, и этот мощный хор горланил добрую минуту.

Доктор был восхищен тем, что забрызгал нахалок грязью. «А главное, они не смогут на меня пожаловаться, — прибавил он с мефистофельской улыбкой, — ведь я ехал своей дорогой, а дороги для того и созданы, чтобы по ним ездить».

Он повернулся к прачкам, чтобы насладиться их смятением; это был тот момент, когда все они вместе изрыгали ему вдогонку самую чудовищную брань. Доктор не мог удержаться от соблазна еще раз проехаться рысью по грязи. Он пришпорил своего коня. Одна из девушек, оказавшаяся под самой мордой его лошади, страшно перепугалась и на всякий случай швырнула в нее деревянную лопаточку, которой колотила свое белье. Эта брошенная со страху колотушка пролетела в нескольких дюймах от головы лошади. Барашек испугался, разом остановился на рыси и рванул назад. От внезапного толчка доктор вылетел из седла, а так как он ехал, наклонившись вперед, то и рухнул с маху головой в жидкую грязь; ее набралось в этом месте с полфута, вследствие чего доктор отделался одним позором; но зато позор этот был полнейший.