— Это всего лишь я, — сказала Джулия, увидев Уилла на пороге кухни.
— Я так и думал. — Уилл улыбнулся.
— Уже собрался?
— Да. — Уилл сел за стол.
— Есть еще время передумать, — сказала Джулия.
— Мама, — притворно возмутился Уилл, — я тебя послушался — вызубрил кучу фраз. Если опоздаю на самолет, забуду их навсегда.
— Ты обещал писать, — напомнила Джулия.
— Разумеется.
— Помнишь, какие ужасы ты писал бабушке?
Оба рассмеялись.
— Я и тебе буду все рассказывать, — пообещал Уилл.
Слова его тронули Джулию.
— Все рассказывать ни к чему, сынок. Главное для меня — знать, что ты здоров, счастлив и не нужно ли чего.
Уилл понял, что это прощальное напутствие матери.
— Я буду по тебе скучать, мама. — Уилл откашлялся, будто в воздухе все еще висела рыжая африканская пыль.
С улицы донесся далекий вопль — где-то орала кошка, — и Джулии вдруг вспомнился Бахрейн, пыльные розовые закаты, крик муэдзина. И она задумалась о том, что ждет ее сына впереди. Но в памяти мелькали лишь краткие мгновения ее собственной жизни, когда будущее казалось безбрежным, волшебным и непостижимым: туман над водопадом Виктория из окна купе; бездонная темная пучина за бортом «Виндзорского замка»; моросящий дождик в Саутгемптонском порту и веселая тряска «бьюика» на шестирядном шоссе. И невольно представились неминучие беды впереди, и страшно стало за Уилла.
— Зачем тебе ехать, Уилл? — спросила она.
Уилл поднял глаза на мать, застигнутый врасплох ее вопросом. Но в голове сам собой возник ответ, простой и бесспорный, проклятие его детства и закон семьи.
— Я все-таки Ламент, мама. Ламенты всегда в пути.