Ламентоза

Филановский Григорий ЛАМЕНТОЗА

КУЛЬТУРА КАРУЧИ

Хуже быть не могло. То, что нужно всем, всем, за исключением полицейских, идиотов и «бешеных», — заглохло. Напрасно ждут вожделенно ученые, художники, портные и дипломаты, — заело, застряло, замерло…

А он, профессор Каручи, что может пока предложить нетерпеливому свету? Ничего, как самый лучший ресторан Парижа самому богатому покойнику. Лилипуты держат Каручи в плену. Микроскопические в буквальном смысле слова существа. Те самые, что совсем недавно поднесли роскошный подарок человечеству. Поначалу, вообще-то говоря, показались жалкими миллиграммы необычных выделений. Но профессор со свойственной ему дотошностью стал проверять реакцию на них мышей, кроликов, собак, наконец, людей, пока не исчерпался крохотный запас. Чудесный запас ни больше ни меньше как стимулятора творчества.

Судите сами: физик внезапно сходу предсказал поведение сверхстранной частицы; сценарист набросал необыкновенное либретто, по которому назавтра сам кинулся ставить фильм; недалекая госпожа Морген выдала кряду полторы дюжины классных острот — став достаточно популярными, они украсили собой юмористический еженедельник; дворник Джо пошел подолгу молиться звучными стихами; а Цербер неожиданно начал протягивать лапу в знак приветствия, чему его безуспешно обучали почти с рождения.

Открытие сопровождала звонкая реклама, затем напряженное ожидание, и… Эти малюсенькие притихли, приуныли, привяли, у них отсутствовал аппетит, и — черт знает чего им не хватало! Каручи ума не приложит, чем их соблазнить, этих непостижимых пигмеев. Он готов, как Прометей орлу, скормить им собственную печень, но видно им нужно иное. Что? Искать, искать, искать — год, три, десять. С ума от них сойти! И живут ведь, и не дохнут: как зарытый клад не принадлежа никому и не давая процентов. Каручи готов загонять весь свой штат и себя, но выкрасть у микрогениев человечества осязаемый ответ на страстную мольбу о взаимности…

ДОРОГАЯ ЖАННА

Как сговорились. Никаких изменений ни в одной чашечке. Черт всех побери! — вон та еще и помутнела. Не иначе, как небрежность Жанны: ухитрилась нарушить стерильность. Одна чашечка, положим, не делает погоды, но когда лаборатория на взводе, все обязаны сознавать… Ох, эта девчонка — она давненько заслуживает выговора. Но Каручи никогда не позволяет себе немотивированных упреков. Состав преступления должен быть налицо. Вот сейчас он сам проверит, что она натворила, чтобы с полным основанием заявить: «Уважаемая, когда вы моете лабораторную посуду — чем же? — ага, экстрактом Лата — держитесь-ка подальше от посева…» Итак, каким же образом проштрафилась малышка?.. Бог мой… Мой бог! Да ведь они ожили! Чудо, произошло чудо, подобное непорочному зачатию, и, очевидно, имеющее не меньшие последствия. Да, чудо — но как? Каручи интересует отнюдь не история с девой Марией, а кое-что более существенное для науки. Силы провидения решили сжалиться над стариком и заодно над человечеством. Пусть, но как?!

Жанна, Жанна! Не пугайтесь. Но, прошу вас, отвечать нужно как на исповеди: что могло попасть в эту чашечку? Кроме вас никто не может знать. Ну, ну? Правду, — правда всегда заслуживает награды, хоть не всегда ее получает. Жанночка, ну?..

Бедная Жанна всхлипывает от волнения. Никак не может собраться с мыслями. Что вы хотите? — со вчерашнего дня она вообще как прибитая. Именно вчера и разразилась эта катастрофа. Профессору, конечно, нет дела до такого… Но от трагедии не убежишь: Майкл был в кино с Мари. Жанне только и остается, что горько оплакивать утраченное счастье. Но по работе она ни в чем не виновата: добросовестно, хотя, может, и машинально выполняла обычный цикл…

— И ты все оплакиваешь утрату? Оплакиваешь?..

Каручи диковато посмотрел на девушку:

— Значит, ты оплакиваешь. Это хорошо. Это очень хорошо. Это просто великолепно. Иди-ка сюда, к рабочему столу. И слушай, детка. Так тебе и надо, вообще-то говоря. Ты воображаешь, что ты привлекательна? Ничуть. Я не видел Мари, но нетрудно догадаться, что она симпатичнее. В десять раз. Мало? В тысячу! Осел твой Майкл, что до сих пор одарял вниманием заурядную семнадцатилетнюю глупышку. Теперь он прозрел! Он прозрел!.. Плачь, плачь, хоть слезами горю не поможешь. Плачь над, святая святых, над рабочим столом. Конец, наревелась? Ступай в кабинет, и не смей уходить… Жди…