Ламмермурская невеста

— Хорошую память! — подхватил могильщик. — Вот что я вам скажу, сэр: я жил на земле старого лорда еще совсем мальчишкой. Легкие у меня были тогда здоровые, и я лучше всех играл на трубе. Куда лучше Морена, что трубил для лордов во время суда.

Уж его-то я легко заткнул бы за пояс вместе с его дудкой. Разве у него хватило бы духу на «Сапоги и седла» или «Кавалеры, приглашайте дам», или «По коням, ребята!»?

— Не понимаю, какое это имеет отношение к старому лорду Рэвенсвуду, любезный, — прервал его Эдгар, которому, естественно, не терпелось вернуться к основному предмету разговора. — Что общего между ним и искусством игры на волынке?, ? — А то, сэр, — отрезал могильщик,

— что у него-то на службе я и загубил свои легкие. Я служил у него трубачом в замке: за небольшое вознаграждение должен был возвещать зорю и час обеда, играть для гостей и самого старого лорда. Ну вот, когда ему вздумалось собрать отряд милиции, чтобы драться с пустоголовыми вигами у Босуэл-бриджа, я тоже не утерпел: сел на коня да и отправился вместе с ним.

— А как же иначе? Вы были его вассалом и получали от него жалованье.

— Как вы говорите? Жалованье? Да, получал.

Только за его деньги я должен был сзывать гостей к обеду, ну и в самом крайнем случае играть на похоронах; но я никогда не брался трубить сбор для их кровавой свары. Но погодите, сейчас услышите, что из всего этого вышло. Вот тогда и скажете, должен ли я восхвалять Рэвенсвудов. Ну вот, в одно прекрасное утро, двадцать четвертого июня тысяча шестьсот семьдесят девятого года, мы туда прибыли, как сейчас помню: бой барабанов, грохот выстрелов, топот и ржанье коней. Хэкстона из Рэтилета с отрядом пехоты, вооруженной мушкетами, карабинами, копьями, мечами, косами и всем, чем ни попало, отрядили охранять мост, а нам, кавалерии, приказали перебраться вброд через реку. Я вообще не люблю воды, а тут еще на другом берегу нас поджидали тысячи вооруженных до зубов людей. Старый Рэвенсвуд встал во главе отряда и, размахивая своим «Андреа Феррара», орал: «Вперед! Вперед!», словно посылал нас прогуляться по ярмарке; в арьергарде шел Калеб Болдерстон

— этот и сейчас еще жив — и клялся Гогом и Магогом набить свинцом желудок каждому, кто повернет назад; а молодой Аллан Рэвенсвуд — тогда он еще назывался мастер Рэвенсвуд — размахивал заряженным пистолетом (слава богу, что не выпалил) и кричал во всю силу своих негодных легких: «Труби, бездельник, труби же, проклятый трус! Труби, или я размозжу тебе голову!»

У меня совсем дыхание сперло, но я все-таки сыграл атаку. Правда, звук получился такой, что по сравнению с ним даже кудахтанье показалось бы музыкой.

— Нельзя ли покороче? — прервал его Рэвенсвуд.

— Покороче? Да, мне чуть жизнь не укоротили втрое, чуть не оборвали ее во цвете лет, как говорится в писании. Я о том и толкую. Ну ладно, бросились мы в воду: лошади все сбились в кучу, будто обезумели от страха, да и люди тоже не лучше.

С противоположного берега из-за кустов в нас стреляют виги — все кругом в огне. Наконец моя лошадь достигла берега и только ступила на землю, как вдруг огромный детина — двести лет проживу, не забуду его лица: глаза как у ястреба, бородища шириной с эту лопату — остановился в трех шагах от меня и целит мне прямо в грудь. Тут, слава богу, лошадь моя взвилась на дыбы, я упал, а пуля просвистела мимо. В ту же минуту старый лорд ударом сабли раскроил вигу череп, этот олух повалился на меня и придавил меня своей тушей.

— По-моему, вы должны быть благодарны старому лорду: он спас вам жизнь, — заметил Рэвенсвуд.

— Благодарен? За что? Сначала он втянул меня. в опасное дело, а потом опрокинул на меня этого верзилу, который раздавил мне легкие. С, тех пор я и стал задыхаться. Другой раз сто шагов не пройду, а уж все во мне хрипит, как у мельничной клячи.

— Из-за этого вы и потеряли место трубача в замке?

— Ну да, потерял, сами понимаете: у меня уже не хватало сил играть даже на флейте. Но ничего, мне оставили жалованье, квартиру и не донимали работой: иногда приказывали пиликать на скрипке, — в общем, все было бы не так уж плохо, если бы не Аллан, последний лорд Рэвенсвуд, который оказался во сто крат хуже своего отца…

— Неужели мой отец… — перебил его Рэвенсвуд, — то есть, я хотел сказать, неужели сын старого лорда — последний лорд Рэвенсвуд — лишил вас вспомоществования, назначенного его отцом?

— Вот именно, лишил. Он промотал свое состояние и отдал нас сэру Уильяму, Эштону, а тот ничего не дает даром. Он выгнал нас всех из замка, где таким беднякам, как я, раньше не отказывали в корке хлеба и миске супа, да к тому же всегда можно было найти угол, где приклонить голову.

— Лорд Рэвенсвуд заботился о своих людях, пока мог, — сказал Эдгар, — и, мне кажется, любезный, уж кому-кому, а его бывшим слугам не пристало поносить его имя.