Ламмермурская невеста

Рэвенсвуд ничего не ответил; он так углубился в изучение нового убранства комнаты, что даже не расслышал обращенного к нему вопроса. Только когда лорд-хранитель повторил приглашение, прибавив, что стол уже накрыт, Рэвенсвуд очнулся от задумчивости; понимая, что, поддавшись обстоятельствам, он окажется в жалкой, может быть, даже смешной роли, юноша сделал над собой усилие и, надев маску равнодушия, заговорил с сэром Уильямом:

— Надеюсь, вас не удивляет, сэр, то внимание, с которым я рассматриваю все перемены, произведенные вами, чтобы украсить эту комнату. При жизни отца, особенно после того как наши несчастья заставили, его удалиться от света, она стояла пустой.

Только я играл здесь в плохую погоду; Вот в этом углу лежали столярные инструменты, добытые для меня Калебом, — старик учил меня столярничать; вот там, где сейчас стоит большой красивый подсвечник, я хранил удочки, рогатины, лук и стрелы.

— У моего сынишки точно такие же, вкусы, — сказал лорд-хранитель, пытаясь переменить, разговор, — он только тогда и счастлив, когда носится по полям и лесам. Кстати, где же он? Эй, Локхард!

Пошлите Уильяма Шоу за мистером Генри. Должно быть, вертится около сестры. Вы не поверите, Рэвенсвуд, но эта проказница распоряжается всем нашим домом.

Однако даже этот искусно брошенный намек не помог ему отвлечь Рэвенсвуда от грустных мыслей.

— Уезжая, — продолжал он, — мы оставили в этой комнате несколько семейных портретов и собрание оружия. Могу я узнать, что с ними сталось?

— Видите ли, — ответил лорд-хранитель с некоторым замешательством,

— эту комнату отделывали в мое отсутствие. Как известно, cedant arma togae note 30, любят говорить юристы. Боюсь, на этот раз это правило применили слишком буквально. Впрочем, я надеюсь.., я полагаю, что ваши вещи целы. Разумеется, я распорядился относительно них. Позвольте мне надеяться, что, как только они отыщутся и будут приведены в порядок, вы окажете мне честь принять их из моих рук как знак искупления за это случайное изгнание.

Рэвенсвуд сухо поклонился и, скрестив руки, продолжал осматривать зал. В эту минуту в комнату вбежал Генри, избалованный пятнадцатилетний мальчик, и тотчас бросился к отцу.

— Папа! — закричал он. — Почему Люси сегодня такая противная злючка? Я позвал ее в конюшню посмотреть моего нового пони, которого Боб Уилсон привел мне из Гэллоуэя, а она не хочет.

— Ты совершенно напрасно обеспокоил сестру такой просьбой.

— Ах, вот как! Ты с нею заодно! Ты тоже несносный, злючка! Хорошо же! Вот мама вернется, она вам, обоим покажет!

— Замолчи! Я не желаю, слушать от тебя грубостей, дерзкий мальчишка! Где твой учитель?

— Уехал в Данбар на свадьбу. Вот где он вволю наестся потрохов! — И он запел веселую шотландскую песенку:

Как настряпали в Данбаре потрохов,
О ля-ля, ля-ля, ля-ля,
И жевали их до первых петухов,
О ля-ля, ля-ля, ля-ля,

— Я очень признателен мистеру Кордери за его внимание к моему сыну, — сказал лорд-хранитель. — А кто же смотрел за тобою, пока меня не было дома?

— Норман, Боб Уилсон.., и я сам.

— Охотник и конюх — отличные наставники для будущего адвоката! Боюсь, что из всего свода законов ты будешь знать только те, которые запрещают охотиться на красного зверя, и ловить лосося, и…

— Кстати, об охоте, — не задумываясь, перебил отца юный проказник,

— Норман убил без вас оленя, Я показал Люси рога, но она сказала, что в них только восемь ветвей, — а у того, которого вы затравили у лорда Битлбрейна, было целых десять. Это правда, папа?

— Может быть, даже все двадцать. Вот уж, в чем я ничего не смыслю. Но если ты спросишь нашего гостя, он тебе обо всем расскажет. Подойди к нему, Генри. Это мастер Рэвенсвуд.

Пока отец и сын, стоя у камина, разговаривали таким образом, Рэвенсвуд отошел в противоположный конец комнаты и, повернувшись к ним спиной, внимательно рассматривал одну из картин, висевшую на стене. Генри подбежал к нему и с бесцеремонностью балованного ребенка дернул его за полу.

— Послушайте, сэр, — воскликнул он, — расскажите, пожалуйста…

Рэвенсвуд обернулся, но едва Генри увидел его, как смутился, сделал несколько шагов назад и, изменившись в лице, которое мгновенно утратило присущее ему выражение бойкости, молча, удивленный и испуганный, уставился на гостя.

— Иди сюда, — сказал мальчику Рэвенсвуд. — Я охотно расскажу тебе все, что помню об этой охоте.

— Подойди же к нашему гостю, Генри, — сказал сэр Уильям, — кажется, не в твоих привычках быть застенчивым.

Но ни просьбы, ни увещания не помогли. Напротив, хорошенько рассмотрев Рэвенсвуда, мальчик круто повернулся, затем осторожно, словно ступая по стеклу, вернулся к отцу и крепко к нему прижался, Не желая слушать, о чем будут говорить между собой отец и его избалованный сынок, Рэвенсвуд счел за лучшее вновь обратиться к картинам.

— Отчего ты не хочешь поговорить с Рэвенсвудом, дурачок? — спросил лорд-хранитель.

— Я боюсь его, — пробормотал Генри.

— Боишься?! — удивился отец, обнимая сына за плечи. — Что же в нем страшного?