Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами

Капустин был одет в гражданский костюм с металлической искрой, кремовую рубашку и черный галстук с глянцевым отливом (с первого взгляда было ясно, что это не просто черный галстук, а именно тот монохроматический однополярный символ, который вслед за амерканскими президентами стали носить главврачи санэпидемстанций, директора рынков, районные прокуроры и вообще все те люди, чей мир в практическом смысле тоже вполне однополярен).

В протяженной пустоте перед Капустиным стоял одинокий стул, на котором, словно на эшафоте-бонсай, жался посетитель. Это был сильно располневший молодой человек с миловидным лицом, розовой кожей и совсем белыми волосами. На нем были коротковатые салатовые штаны, мокасины на босу ногу и майка с нежно-розовым, в тон лицу, серпом и молотом – нарисованным в таком необычном ракурсе и так кавайно, что никакой советской радиации от символа уже не исходило.

Неодобрительно поглядывая на этот серп и молот, Капустин говорил по черному телефону:

– Пусть готовят борт. Сегодня. Да. Да. Карманников обязательно… Да…

Посетитель деликатно глядел в стену, делая такое лицо, чтобы стало ясно – если он и услышит какие-то секретные слова, то все равно их не поймет, а если и поймет, то сразу забудет.

Капустин наконец положил трубку и уставился на гостя, вспоминая, о чем шел разговор.

– А, – сказал он. – Ну да. Семен, к тебе вопросы. Прошлый раз ты мне феминизм через Маркса объяснял, помнишь? Я за тобой повторил пару раз в хорошем обществе – меня вообще никто не понимает… Смотрят как на идиота и смеются. При чем тут Маркс?

– Товарищ генерал, Маркс тут ни при чем.

– Но я точно помню, ты про Маркса говорил. Про Маркса, пизду и сверхприбыль.

– Не про пизду per se, товарищ генерал, а про пиздофашизм. Так радикальный феминизм обозначают сегодня в левом дискурсе. И не про Маркса, а про культурный марксизм. Это тоже совсем другое дело. Франкфуртская школа, критическая теория… Маркузе, Адорно… Хоть идет, если разобраться, тоже от масонов. Через пост-антропософию и университет Гете.

– Маркс, марксизм. Какая разница. А почему именно марксизм?

– Просто игра слов, товарищ генерал. Классический марксизм тут вообще ни при чем. Его на Западе уже свернули в трубочку и поставили в чулан. И в общем понятно, по какой причине.

– По какой?

– Ну посмотрите сами. Один процент держит за яйца девяносто девять. С точки зрения марксизма ситуация предельно ясная. Кто угнетатели, кто угнетенные, и через какой механизм. Кто ж такую картину мира спонсировать будет? Особенно если все рычаги у одного процента?

– Я спонсировать не буду точно, – сказал Капустин. – А при чем здесь сверхприбыль? Она-то каким боком?

– А вот представьте себе университетскую аудиторию. Сидят молодые ребята с умными глазенками. Слушают доклад о сверхприбыли, финансовом капитале и его контроле над планетой. Думают. Прикидывают, где что и кто чей. И тут в аудиторию врываются муслимы в тюбетейках, черные лесбиянки с дредами, культурные воины в балаклавах и кто там у них еще, вся эта новая совесть мира. Понятно, с пиздофашистками во главе. Весь мульти-культи, короче. И начинается гевалт с радужными флагами. И выясняется, что кровососы и угнетатели – это не барыги из Сити или с Уолл-стрита, а обычные мужчины с белой кожей. Потому что у них привилегии.

– Какие? – спросил Капустин, нахмурив брови.

– Первая привилегия – что есть член, а вторая – что он белого цвета. Мало того, что у них привилегии, они еще говорят неправильно, потому что родители у них были реакционные мудаки и с детства учили языку ненависти. И вообще их в тюрьму надо за тестостерон. Понимаете? После этого про тех, кто зеленого печатает, уже как бы и вспоминать неудобно… Неактуальная повестка. Поэтому банки весь этот культурный марксизм потихоньку и спонсируют. Из сверхприбылей, ясное дело.

– А… Вот теперь понял… Сложно ты объясняешь, запутанно. А гаитянские колдуны здесь каким боком?

– Гаитянские колдуны? Это не я говорил, товарищ генерал.

– Не ты? Точно?

– Точно.

– Ну ладно, тогда иди…

Капустин подтянул к себе лист бумаги и стал что-то на нем рисовать ручкой. За молодым человеком с белыми волосами закрылась дверь, и сразу же зазвонил черный телефон. Капустин взял трубку.

– Михайлов? Да, освободился. Заходи.

Дверь приоткрылась – и в кабинет вошел новый посетитель. Капустин, не отрываясь от рисунка, указал ему на пустой стул.

Новый гость был жидковолос и усат. На нем был коричневый костюм настолько дурного покроя, что это походило на сознательно принятую позу покорности. Однако круглый металлический значок на лацкане пиджака, похожий на маленький пронзительный глаз, намекал, что не все так просто. В руках у него была пухлая черная папка с надписью «НА БРИФИНГ».

– Так, Михайлов, – сказал Капустин, когда гость сел. – Времени мало, давай по всем вопросам кратко. Три минуты на каждый… Сначала вот что скажи – это ты про гаитянских колдунов говорил?

Михайлов кивнул.

– Я.

– Во. Когда?

– Когда доклад был по отделу мозга. Говорили про политкорректность.

– Да-да. Ну-ка напомни, при чем тут колдуны.