Ламповой сажей на пересохшем папирусе

Твой дом — картонная коробка,
что в мнимой прочности своей
непознаваема, мой робкий,
согласно сущности вещей.

Твой нос, держащийся по ветру,
так нежен, влажен, говорящ,
что разбавляет беспросветность
твою куриный сочный хрящ,
хребтинка золочёной рыбы,
в салат не стертый пармезан.
Грызи, нечаянная прибыль,
за эти бусины-глаза
тебе, конечно же, простится
ордынский дерзостный набег.

Пусть где-то есть лесная птица,
и флейту чёрный человек
уже поднёс к губам, целуя
как женщину, чья жажда жжёт, —
ты вытащил судьбу незлую
и, может быть, поймёшь вот-вот,
что благо в этой синекуре
нисходит строго по часам
рукой того, кто диктатурит
и кто живёт в диктате сам.

Терпи, душа размером с мошку,
все боги — образ одного:
найдут, возлюбят понарошку,
устанут от и выйдут вон —
туда, где маетные лужи
качают тонкий лунный рог
и где стоит на зыбкой суше
оплот — бетонный коробок.

О пустоте

1. В позу зародыша сворачивается душа,
не хочет мешать, но мешает дышать,
вынуждает тело слоняться без дела,
разглядывать ночь в беспробудных окнах.
Ночь, по-стариковски ссутулившись на скамейке, мокнет
под проливным дождём.
Всё сейчас параллельно, как рядом стоящий дом.
Пусто, поэтому — о пустом.
Поговорим.
Конечно.
Когда-нибудь, после всего,
я расскажу тебе,
кто приходит из тьмы кромешной,
и с чего начинается волшебство,
и какие холодные пальцы у чуда,
и что оно отбирает для роста.
Но это после.
Сейчас я остров.
Маленький остров.
Коралловый дом.
Атолл.
Обними меня, если можешь.
Час темноты пришёл.


2. Это слово, похоже, из птичьего языка,
нами ухудшенное слегка —
хотя, возможно, и напрочь испорченное
осевой согласной, угрюмой и быковатой.
Сам посуди: начало поёшь, а упрямицу в корчах
выталкиваешь на свет  — "б!".
Завершающий слог получается смятым.
Бьются с досады блюдца.
Верят, что к счастью.
Птицы над нами смеются,
заходятся в трели: "Лю-лю, лю-лю!".
Будем как птицы?
Поздно.
Август идет к нулю
заморозков ночных медленно.
Неуклонно.


3. Сорван двадцатый лист.
Близится листопад.
В кружеве тёмной ржи мелко дрожат каштаны.
Выйдешь не с той ноги, мыслится невпопад,
и на душе пустой  — тянет.
В общем, за пустоту.
Все началось с неё,
вот и во мне она — тягостна и законна.
Вьёт к холодам гнездо, вьётся тугой змеёй.
Не воздевай копьё, конник.
Это не тот соблазн — и не соблазн совсем.
Это всего лишь смерть важных когда-то смыслов.
Даже нагорный смысл — если лишить лексем —
падает в пустоту.

... Кружево: свет сквозь листья.

Дурочка