Лань

Ангела любила меня. Она любила моих родителей, наш дом и все, что в нем было, даже лиловую занавеску в кухне и мои туфли с обрезанными носами, которые она как-то даже взяла у меня померить. Для Ангелы мы были чем-то экзотическим. Она так же подсознательно, не отдавая себе отчета, тянулась ко мне, как я всем своим существом, пока еще не понимая причин и не задумываясь над ними, ненавидела ее. Я никогда тебя не спрашивала, что говорила Ангела обо мне, о нас, – но я уверена, что она не говорила ничего такого, из чего стало бы ясно, что мы были почти нищими или что жили на Дамбе, в доме, куда вход вел через кухню. Порой у меня было такое чувство, что она мне только что не завидует. Однажды, когда мы ходили со школой в лес, она с несчастным видом долго топталась возле меня, держа в пальцах розовые, тонкие, как из бумаги, ломтики ветчины, и не могла отвести глаз от горшка, в котором я принесла поджаренную манную кашу, оставшуюся от вчерашнего ужина. Я ела эту кашу, спрятавшись за куст, глотала ее большими порциями, чтобы скорее с ней покончить. Ангела наконец решилась и попросила у меня немного каши, взамен протягивая ветчину, а когда я нагрубила ей в ответ, она покраснела и глаза у нее наполнились слезами. Ангелу все в классе любили: она была щедрой и охотно помогала всем. Как-то она даже сделала латинский перевод для Гизики – за что я готова была ее убить: Гизика по-латыни была уже на пороге переэкзаменовки, и я с ужасом думала, что если она благодаря этому переводу чудом получит положительную отметку, то я останусь на лето без репетиторства. Я ни разу не видела, чтобы Ангела одна съела апельсин, принесенный в школу: она раздавала его, разделив на дольки.

Никто, кроме тебя, не знал, как я люблю вкусные вещи. Родители мои так и прожили жизнь, убежденные, что мне в общем все равно, чем наполнить себе желудок. Ты один был свидетелем, в какой ажиотаж я пришла, увидев в меню салат из крабов, и как однажды, не дойдя до квартиры, еще на лестнице, я съела один за другим все двадцать фиников, которые ты достал где-то для меня. Ты один знал, какая я лакомка и какой чувствую себя несчастной, если приходится долго ждать еду. Когда матушка доживала последние дни и я, боясь ее оставить хоть на минуту, даже ела возле ее постели, – она не могла удержаться от удивленной улыбки, видя мой аппетит. В то время я только-только стала привыкать к тому, что у меня есть деньги, и готова была есть беспрерывно. Теперь я опять не могу думать о пище. Это, может быть, странно звучит – но ты для меня, кроме всего прочего, означал и еду. Есть, насыщаться – в этом как бы содержалось и то, что ты сидишь рядом, держишь рюмку с вином, пододвигаешь к себе мою тарелку и съедаешь оставленное мной. Вчера в обед я пила чай с поджаренным хлебом.

Ящерица на камне замерла, разморенная солнцем. Я передвинула ногу – она даже не шевельнулась. Животные меня не боятся. Не испугалась меня и лань; она понюхала мою руку, лизнула ее – наверное, на руке оставалась соль, я мешала мякину перед тем, как выйти из дому: Амбруш в тот день снова заставил меня кормить своих свиней. Ты плохо знаешь наши края; лес за городом ты видел только из поезда. Когда я была девчонкой, там водились лани, косули, а зайцев охотники стреляли в невероятном количестве. В холодные зимы звери выходили на самую опушку. Лань подарил Ангеле Эмиль, который носился на мотоцикле и был единственным в семье Ангелы, кого я как-то могла выносить. Эмиль терпеть не мог дядю Доми и тетю Илу, он ненавидел и Эльзу; любил он только Ангелу. Будь он жив, он сейчас был бы с ней: уложил бы ее в постель, ходил бы за ней, рассказывал сказки. Счастье, что его нет в живых.

Возле леса проходило новое бетонированное шоссе, которым город невероятно гордился, о котором целый месяц писали местные газеты. Эмиль всего лишь сбил самку, и то не намеренно; да ведь ты знаешь, какие они, звери: лань, как околдованная, не могла сдвинуться с места, когда на нее вдруг упал яркий свет фар. Около мертвой матери топтался детеныш. Эмиль связал его и привез домой. Несколько дней все только об этом и говорили, класс был вне себя: у Ангелы Графф – живая лань. Когда звонили с последнего урока, Ангела первой вылетала из класса и мчалась по лестнице, чтобы скорее попасть домой; однажды учитель пения даже заставил ее вернуться на второй этаж и спуститься еще раз, шагом, как приличествует девочке. Она тогда плакала от стыда, а я шла домой распевая и, зайдя на рынок, стащила связку чеснока. Не потому, что он был нам нужен, а просто от хорошего настроения. Когда я пришла домой, матушка показала на аквариум: там., брюшками кверху, плавали последние две рыбки гуппи, можно было выливать воду. Я помыла аквариум, выбросила из него камешки и водоросли; отец сказал неуверенно, что можно бы завести кошку, но я только головой помотала. У Амбруша во дворе целый день ворковали голуби, о кошке не могло быть и речи: без Амбруша я просто не могла, а он ненавидел кошек, боясь за своих голубей.