Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда

– Конунг, посмотри! – сказал чей-то голос позади них.

И он показался Ингиторе настолько невероятно знакомым, что она позабыла обо всем и поспешно повернулась. И ахнула, прижимая руки к щекам. Встань перед ней сам Эгир со знаменитым пивным котлом в руках,[33] и то она не испытала бы такого потрясения. Скорее она поверила бы, что научилась видеть духов, чем что перед ней стоит он сам – Асвард Зоркий. Это лицо, эта худощавая длинноногая фигура были крепко-накрепко связаны в ее памяти с домом, со всем привычным с детства укладом жизни усадьбы Льюнгвэлир и кругом лиц. И далеки от каменистых берегов Квиттинга, как небо от земли.

Но это был он, знакомый до белой ниточки старого шрама на скуле. А в руке его покачивалась серебряная гривна Ормкеля с двумя драконьими головами на концах.

Асвард бросил на Ингитору быстрый взгляд и снова обратился к Бергвиду:

– Посмотри, конунг. Это было у того человека, которого ты убил последним.

Бергвид взял гривну и прикинул на руке ее вес. А Ингитора тем временем во все глаза смотрела на Асварда, и ей хотелось вцепиться зубами в сустав собственного пальца, чтобы проснуться наконец! Это уже слишком!

Асвард значительно кивнул ей, словно хотел подтвердить, что он не дух и не сновиденье. Ингитора видела, что он сильно изменился: похудел, лицо его стало суше и строже. Как он мог сюда попасть?

Бергвид надел гривну себе на шею.

– Я посвя… щу… это… Ньёр… ду… – с промежутками, словно на середине каждого слова забывая его хвост, выговорил он, а потом закрыл глаза и застыл, сам похожий на деревянный идол бога, прокопченный дымом жертвенных костров и черный от старой засохшей крови. Обо всем, что случилось перед этим, он, похоже, уже забыл.

* * *

К тому времени как они вернулись к «Черному Быку», уже начало темнеть. Ингиторе казалось, что этот день длится уже не первый месяц, а меж тем она совершенно не заметила, как он миновал. Но едва лишь она осознала, как много времени прошло с утра и сколько всего случилось, как невероятная усталость навалилась на нее, как мешок на плечи, и захотелось на что-нибудь присесть.

На берегу горели костры, рыжее пламя бешено билось на морском ветру. Четыре корабля с бычьими головами на штевнях покачивались на волнах, по всему берегу расположились хирдманы, ожидающие своего вожака. В темноте их было трудно сосчитать, и Ингиторе казалось, что их тысячи, что весь берег занят этим разбойным воинством и ни у одного конунга не найдется сил, чтобы одолеть его.

Летний вечер был теплым, но Ингитору пробирала дрожь, и она плотнее стягивала на груди края зеленого плаща. При этом в ней вспыхнуло воспоминание об Эгвальде, о последнем вечере перед его отплытием: тогда он уже не пылал воодушевлением и не жаждал славы, и на лице его отражалось одно – болезненная тоска от разлуки с нею. С гораздо большим удовольствием, чем совершать подвиги во имя любимой, он остался бы с ней дома; он не был трусом, но ему не нужна была для счастья чужая кровь. И сейчас то тихое, такое обычное счастье казалось Ингиторе прекрасным и желанным. Она вспоминала его голос, взволнованный, прерывистый от теснящейся в груди любви, и сейчас его образ вызывал в ней такую щемящую покаянную нежность, какой она не чувствовала там, рядом с ним. Перед глазами вставало его лицо, так хорошо изученное за эти полгода, такое милое, живое, всегда готовое ответить радостной улыбкой на ее взгляд. Хотелось обнять его светловолосую голову, целовать его гладкий лоб и ясные глаза – почему она там, в Эльвенэсе, не видела, до чего он хорош! Какое безумие ею овладело, куда толкало? Тогда они были вместе, ничто не мешало их счастью, но она сама все разбила, разломала, как истинный берсерк! Она вытолкала его в этот поход, она отправилась следом – и вот он в плену, и она в плену, и никогда им больше не встретиться! А она еще воображала себя несчастливой, думала о мести!