Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда

– Одда – моя жена, поскольку у нее будет мой ребенок! – надменно заявил Бергвид. – Я назову его Стюрмиром, в честь моего отца, и этот мальчик станет наконец конунгом квиттов, как того требует его род! И не упрекай меня в том, что я убил… Не тебе упрекать меня в этом, дочь моей матери! Все это я делаю для ее чести! Для ее торжества! Я дал клятву вымостить головами моих врагов всю дорогу до престола Хель! Все они – спутники моей матери! Всех их она возьмет с собой! У нее будут достойные проводы, как у жены конунга! Она не получила погребения, достойного… достойного жены и матери конунга… Ее могилу поливает дождь… там выросла трава… там нет даже надгробного камня, и… и я приказал поставить поминальный камень по ней на берегу озера Фрейра! Я хочу, чтобы ты сложила хвалебную песнь о ней, и я прикажу выбить ее рунами на камне! – Он протянул руку к Ингиторе, словно она могла прямо сейчас вложить туда требуемую песнь.

А она содрогнулась: его прямой взгляд, его требовательное движение ударили ее словно копье – столько силы выплеснулось сейчас из его руки.

Длиннобородый Браги! Вот уж чего она не собиралась делать, так это складывать поминальных песен по матери Бергвида Черной Шкуры! Но, как говорится, краток век у гордыни!

– Я не помню моего отца! – восклицал он. – Его убили, когда мне был всего год от роду! Моя мать умерла в рабстве! Моя мать, моя мать, и другой мне не дадут даже боги! Она, дочь ярла, жила среди рабов целых десять лет! Она умерла за жерновом! Вот, смотри!

Бергвид вытащил из-под рубахи что-то блестящее, какой-то амулет, висящий на шее, и, соскочив со своего места, в несколько стремительных шагов приблизился к сидящим женщинам. Ингитора вздрогнула, Хильда осталась спокойна: она привыкла к вечернему буйству своего брата.

– Вот, это подарил ей хозяин! – кричал Бергвид, потрясая перед лицом Ингиторы кулаком, в котором сжимал зеленые стеклянные бусы: украшение для женщины не из самых богатых. – До самой смерти у нее было только это, у нее, рожденной носить золото! С ними она умерла! И я буду носить их до самой смерти!

Он тяжело дышал, все черты его лица пришли в какое-то дикое движение, словно вот-вот это обличье спадет и из-под личины человека покажется дракон. И для утоления мстительной жадности этого дракона Бергвид на деле вымостит человеческими головами дорогу в Хель. А дорога эта бесконечна…

Кто-то из хирдманов набросил ему на плечи плащ из черной шкуры Ньёрдова быка, и Бергвид дрожащими руками стянул его концы на груди, как будто ему было холодно. Его била крупная дрожь.

– Ты не устал? – вдруг спросила Хильда. – Ты утомлен, хёвдинг, брат мой. Тебе пора отдохнуть.

Бергвид вдруг упал на колени, склонился головой на руки и зашептал едва слышно, и голос его дрожал и прерывался:

– Да, да, я устал! Как я устал! Всю жизнь я нес это все один! Если бы только не она…

Ингитора с трудом сдержала желание отодвинуться и закрыть лицо руками, чтобы не видеть той груды обломков на полу, в которую превратился грозный морской конунг. Ей было противно и страшно: этот внезапный приступ жалости к самому себе у Бергвида Черной Шкуры казался ей грозящим какими-то чудовищными последствиями. Этот человек напоминал ей тяжелый камень, подвешенный на веревке и качающийся из стороны в сторону, от ярости к тоске, но и то, и другое у Бергвида было чудовищной силы. И чем сильнее толкнуть камень, с тем большей силой он вернется и ударит.

Бергвид вдруг сел прямо и повернулся к Ингиторе. Лицо его стало спокойным: охапка хвороста сгорела.

– Я подарю тебе голову Торварда конунга, – сказал он. – Это будет мой свадебный дар, когда ты будешь моей женой. Мне не пристало продолжать род через детей рабыни. Род Стюрмира конунга… должен быть… Ты – знатного и благородного рода, и ты будешь подходящей матерью для… Мой сын, новый Стюрмир конунг, не будет упрекать меня, что я сделал его сыном рабыни…

Похоже, он воображал, будто в его власти перенести неродившегося ребенка рабыни Одды в тело йомфру Ингиторы, раз уж женой его станет не та, а эта. Но говорить об этом было бесполезно: Бергвид жил в собственном мире, диком и страшном, искаженном, полном ненависти, горькой обиды, боли, одиночества. А чего там не имелось, так это ясного и здравого рассудка.