Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда

Обе линии, материнская и отцовская, составляли гордость йомфру Хильды, но она предпочитала не вспоминать, что во время ее рождения ее мать жила в доме отца в качестве рабыни и сама она, Хильда Отважная, по закону получила свободу в возрасте пяти лет, когда погиб ее отец. По-настоящему ее звали Гейрхильда – старый змей Вебранд нарек ее так, позаимствовав имя женщины, которая лет за тридцать до того оскорбила его отказом выйти за него замуж, и он нашел-таки способ своеобразно отомстить ей, одним и тем же именем якобы приравняв ее к дочери рабыни. Это было вполне во вкусе его по-своему тонкого, ехидно-мстительного рассудка, но его дочь, прославившись после клятвы на озере Фрейра, предпочла сократить свое имя и приравнять его к имени валькирии Хильд. Ни отца, ни матери она почти не знала, поскольку еще совсем маленькой ее отдали на воспитание. Она осиротела в пятилетнем возрасте, а после того воспитывалась у самых разных людей, пока не сделалась «Хильдой хёвдингом», не обосновалась на совершенно разоренном и опустошенном Остром мысу и не принялась хозяйничать, как умела. Ущербность ее происхождения заставляла ее всячески подчеркивать знатность обоих своих родителей, но вот научиться мыслить и вести себя по-благородному ей было негде. Знатных мужчин она видела нередко, поскольку многие вожди и даже конунги Морского Пути останавливались у нее по пути мимо Острого мыса, но из знатных женщин она не виделась ни с кем, кроме своей сводной сестры Хлейны, и взять за образец ей было некого. Вот почему появление в ее доме Ингиторы, знатной и образованной девушки, дочери законоговорителя, жившей в усадьбе конунгов, взволновало и обрадовало ее. Хильда Отважная взахлеб говорила, расспрашивала, но редко дослушивала ответ до конца – рассказывать самой ей нравилось больше. Проживая на оживленном морском перекрестке, она много знала о чужих делах и обо всех событиях, происходящих даже в очень отдаленных от Острого мыса землях.

– Бергвид хёвдинг, мой брат, очень почитает меня, он верит, что во мне воплотился дух нашей общей матери! – рассказывала Хильда. Иногда, увлекшись, она принималась грызть ногти, но потом, опомнившись, поспешно вытирала пальцы о платье, изо всех сил желая держать себя «как подобает». – Ведь так может быть, да? Ведь духи предков вселяются в потомков, ты же знаешь?

– Конечно, так и есть, – с некоторым недоумением отвечала Ингитора, не зная, как лучше прояснить путаницу ее понятий. – Но ведь твоя мать умерла, когда тебе было уже пять лет, ты говорила? Значит, ее дух не мог вселиться в тебя, ведь не могли вы те пять лет иметь один дух на двоих! Обычно считают, что в младенца вселяется тот из предков, кто умер последним. Дед, дядя, прадед или даже отец, если он не дожил до рождения сына. Поэтому так много людей носят имена деда или прадеда. А еще… Я не совсем уверена, я слышала в Эльвенэсе от одной уладки, но она тогда еще плохо говорила по-нашему и у нее очень путано выходило. Короче, вроде бы улады и эринны верят, что в младенца вселяется душа не последнего умершего, а та душа, которая пожила какое-то время на луне и обдумала все, чему научилась в предыдущей жизни. После этого она готова снова вселиться в тело. И чтобы понять, чей дух в тебя вселился, и вспомнить свои прежние жизни, надо учиться этому у жрецов.

– И долго учиться? – серьезно спросила йомфру Хильда, сосредоточенно слушавшая, подперев маленький подбородок маленькой белой ручкой в перстнях.

– Лет двадцать, – так же серьезно ответила Ингитора, посмеиваясь в душе. Поучиться чему-нибудь йомфру Хильде было бы не вредно, но едва ли стоило начинать с перевоплощения душ.

– Двадцать лет я не могу. Я же не могу оставить мою округу и моего брата Бергвида. Лучше ему не говорить про то, что дух нашей матери не мог… Он все равно не поймет. У него голова занята только местью. Какая ему разница? Все равно же во мне живет кто-то из наших предков, мать или не мать, какая разница?

Ингитора легко с ней согласилась: она вовсе не горела желанием просвещать Бергвида. Ей очень хотелось вообще больше никогда его не видеть.

Вечером снова затеяли пир, и Бергвид все-таки явился. Увидев Ингитору, он словно бы удивился, но потом вспомнил, кто она такая. Сейчас он казался спокойным, гораздо спокойнее, чем вчера: похоже, только запах свежей смерти воодушевлял его и вливал в жилы лихорадочную, горячечную мощь. Сейчас его глаза были темны и равнодушны, от вчерашнего безумного огонька не оставалось даже искры, но, если он смотрел на Ингитору, она ощущала его взгляд, как какой-то темный луч, обжигающий ее лицо.