Лань в чаще. Книга 1: Оружие Скальда

Сэльнэс, где его всегда в изобилии ждали выделанные тюленьи шкуры, бочонки с соленой рыбой и тюленьим жиром, теперь опустел – в конце прошлой зимы сюда занесло ветром какую-то черную хворь. Из трех десятков рыбаков, живших на Тюленьем мысу, осталось два человека, женщина и мальчик четырех лет, перебравшиеся во фьорд Белых Усов – там Торвард конунг и услышал про мор. Ему не советовали ездить в Сэльнэс, но он все-таки съездил, посмотрел на десяток заброшенных домишек – и долго не мог потом избавиться от гнетущего чувства, что из каждой двери ему вслед смотрят укоряющие мертвые глаза.

Но самое худшее поджидало его во фьорде Кривой Речки. Хоть настроение у него было невеселое, Торвард конунг надеялся развеяться хотя бы борьбой, которая всегда доставляла ему столько удовольствия.

Ему и в голову никода не приходило, что он может быть побежден! И побежден не Эльгом Длинноногим и не Хродгаром сыном Хрейдара, а Флоси бондом по прозвищу Лысый. Ну, чистым поражением это нельзя было назвать: у Торварда подвернулась нога на обледеневшей земле, но упал он неудачно и вывихнул стопу. Торвард умел не обращать внимания на боль, но задохнулся просто от ужаса: поражение от простолюдина казалось крайним пределом и яснее всего прочего указывало, что удача от него отвернулась. По крайней мере, так он думал, пока четыре дня валялся с туго перебинтованной стопой на лежанке в общем покое в усадьбе богатого бонда Рэва Серпа, у которого в тот злосчастный день проводились состязание и пир. В доме целый день толпились соседи, прибывшие как бы справиться о здоровье конунга, а на самом деле поглазеть на него, молодого, сильного, отлично выученного и уступившего пузатому бражнику Флоси, который дальше Кривой Речки сроду не бывал и на борьбу-то эту вышел больше для того, чтобы позабавить народ.

А вечера тянулись долго-долго, и все здесь было так непохоже на Аскефьорд! Никогда еще Торвард не чувствовал себя так неуютно в чьем-то доме, пусть даже чужом и бедноватом. Хозяева, как могли, старались скрасить ему скуку невольного заточения, одолжили у соседей хорошенькую молодую служанку, чтобы ухаживать за ним, а вечерами сам хозяин садился у очага и рассказывал, как принято зимой, длинные саги. Но и рассказывали тут не о том, о чем в Аскефьорде – в основном тут были в ходу всякие местные байки о беспокойных мертвецах, заговоренных сокровищах, оборотнях, бергбурах-людоедах и прочем в таком духе.

– Вот приходят охотник и медведь к нему домой, – рассказывал Рэв бонд, и все его домочадцы слушали, как зачарованные, историю о том, как старый охотник попал под упавшую ель и как его высвободил оттуда медведь, почему-то говорящий по-человечески. – Вошли к охотнику в дом и видят: сидят три его дочери, две старшие прядут, младшая отцу рубашку шьет. Медведь и говорит: «Эти три девушки – твои дочери?» – «Да», – говорит охотник. «Вот отдал бы ты одну мне в жены, тогда и отплатил бы за услугу, – говорит медведь. – Одну отдашь, еще две тебе останутся». – «Что ж, я не прочь, да только так будет, как они сами решат». – «Ясное дело, как сами решат». Спросили у дочерей. Старшие две и слышать про такое не хотят, а младшая и говорит: «Он тебя из беды выручил, я пойду за него замуж». А медведь ей на это: «Наше дело неспешное. Пройдет ровно три года, и я приду за тобой. За три года каждый может измениться. И чтобы ты меня узнала, вот я тебе дам половинку кольца, а другая половинка у меня останется. Через три года, как половинки одна к другой придутся, мы с тобой друг друга узнаем».

Дальше было про то, как невеста три года стойко хранила верность жениху-медведю, а тот тем временем победил бергбура, освободился от злых чар и пришел к невесте человеком, красавцем, да еще и с мешком золота, так что они купили хорошую усадьбу, завели коров и жили долго и счастливо. Торвард слушал и казался себе таким же зачарованным беднягой в звериной шкуре, который даже сам себя не может узнать.

Он не спал по ночам, и сам этот темный дом казался ему глубокой ямой, куда даже не достает дневной свет. Никогда еще зимние ночи не казались ему такими долгими и глухими, а дни – такими короткими, тусклыми, жалкими. Впервые в жизни у него появилось время и, главное, желание вспоминать прошлое – раньше настоящее увлекало его гораздо больше, а все предстоящие свершения казались гораздо заманчивее уже достигнутых.