Ланарк. Жизнь в четырех книгах

Боуб со словами «Наплюй на него!» скинул мешок в коляску, и без того набитую до отказа. Оба мальца впряглись в нее, накинув на себя веревки, привязанные к передней оси, и все вместе двинулись с места: Боуб с девочкой толкали коляску сзади, а Тоу бежал рядом. Миновали сдвоенные домики с живыми заборами из бирючины; гудевшую за осинами небольшую электростанцию; огороды с грядками салата, похожего на зеленые розы; теплицы, стекла которых сверкали в лучах заката. Проникли через калитку в ржавом заборе и сквозь крапивные дебри начали карабкаться по голубой от шлака дорожке. В воздухе стоял густой запах растений; мальцы кряхтели от натуги: под тяжестью коляски земля, казалось, глухо вибрирует; добравшись до конца дорожки, они оказались на краю глубокой ложбины. Один ее край запирали двойные ворота из громадных гниющих бревен. Вода сверкающей аркой соскальзывала через них и шумно рушилась вниз, разливалась по ложбине и стекала через открытые ворота в озерцо, окаймленное лилиями и тростником. Тоу сообразил, что это, должно быть, канал – опасное запретное место, где тонули дети. Он не отставал от компаньонов, шагая между строениями: вода здесь переплескивалась через край и просачивалась сквозь трещины; на свободном пространстве посередине стоячих прудов, заросших камышами, плескались лебеди. Они перешли через дощатый мост под сенью оглушительно шумевшего мощного водопада. Пересекли каменистую площадку, перешли через еще один мост, и тут издали смутно послышался звук рожка, который словно передразнивал боевой сигнал.

– Пили Уолли, – сказал Боуб.

Они быстро спустились по шлаковой дорожке и вернулись через калитку на улицу.

Тоу увидел, что эта улица – совсем иная. Фасады домов облицованы серым камнем вместо красного, стекла окон на лестничных площадках в трещинах, а то и выбиты; кое-где отсутствовали даже оконные рамы, и прямоугольные проемы до половины заложены кирпичом, чтобы дети не вывалились наружу. Рабочие, забравшие из Риддри (где жил Тоу) железные шипы на военные нужды, здесь сняли все ограждения, и пространство между тротуаром и домом (в Риддри занятое аккуратными садиками) представляло собой утоптанную площадку, на которой карапузы, еще не умеющие ходить, ковыряли землю гнутыми ложками или пускали кусочки дерева по лужам, оставшимся от дождя на прошлой неделе. Посреди улицы в тележке, запряженной осликом, сидел, улыбаясь одними губами, бледный молодой человек с рожком на коленях. В тележке лежали коробки с цветными игрушками, которые можно было получить в обмен на тряпки, бутылки и жестянки из-под джема; и продавца уже окружила толпа детей в картонных сомбреро: они улюлюкали, свистели в свистки и размахивали вертушками и яркими флажками. Заметив Боуба и детскую коляску, продавец закричал:

– Дорогу! Дорогу! Смотрите-ка, кто к нам пожаловал!

Во время торга Тоу с мальцами стояли возле ослика, восторгаясь его кротостью, твердым лбом и белыми волосками внутри ушных раструбов. Тоу заспорил с мальчишкой в шляпе о том, сколько ослику лет.

– Фунт ставлю, он тебя постарше будет! – заявил мальчишка.

– А я ставлю, что нет.

– С чего ты взял?

– А ты с чего взял?

– Пили! – крикнул мальчишка. – Твоему ослику сколько лет?

– Сто! – громко отозвался Пили.

– Ну что, съел? Вышло по-моему! Давай сюда фунт! – Мальчишка протянул ладонь, приговаривая: – Давай плати, живо! Раскошеливайся!

Дети, слышавшие спор, принялись шептаться и хихикать, а кое-кто поманил приятелей подойти ближе. Тоу испуганно промямлил:

– У меня нет фунта.

– Но ты же бился об заклад! Разве нет?

– Точно, бился, – раздались голоса. – Держал пари на целый фунт.

– Давай рассчитывайся.

– Я не верю, будто ослику сто лет, – сказал Тоу.

– Думаешь, больно умный, да? – съязвила худенькая девчурка, а издевательские голоса подхватили: – Мамочка, мамочка, ух, до чего ж я башковитый сынишка!

– И почему башковитый сынишка не верит, будто ослику сто лет?

– Потому что прочитал об этом в ЭНЦИКЛОПЕДИИ, – парировал Тоу.

Читать он до сих пор не научился, но однажды потешил родительское тщеславие тем, что правильно произнес это слово без предварительной тренировки, и оно запало ему в душу. Использованное для подкрепления лжи, оно произвело немедленный эффект. Кто-то в толпе запрыгал на месте и, хлопая в ладоши над головой, завопил: «Ого, хвастун, хвастун!» – грянул хохот, и насмешки посыпались со всех сторон. Размахивая флажками и дуя в свистки, орава принялась бесноваться и топать ногами вокруг окаменевшего Тоу, пока губы у него не задрожали, а из левого глаза не выдавилась капля влаги.

– Гляньте-ка! – орали в толпе. – Он и разнюнился! Плакса! Плакса!

– Трус, неженка, нюхни-ка горчички!

– Щенок из Риддри, мигом поджал хвост!

– Катись домой и пожалуйся мамочке!

Вне себя от слепого гнева, Тоу взвизгнул: «Дряни! Мерзкие дряни!» – и бросился бежать по темнеющей улице. За спиной он слышал топот преследователей, похожий на кукареканье, смех Пили Уолли и возгласы Боуба: «Не троньте его! Оставьте его в покое!»