ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

— О! Какой же я был дрянью, идиотом, сволочью, идиотом, дебилом дебилом дебилом дебилом — идиотом из идиотов! И как раз тогда, когда вообразил себя значительным человеком — особым, блестящим, не чета другим! Как это случилось? Я собирался найти Уилкинса и поговорить с ним как разумные люди, но женщины стали добиваться, чтобы я почувствовал себя известным человеком. Они хотели меня погубить? Нет-нет, обращаясь со мной как с шишкой, они и сами чувствовали себя нерядовыми людьми, но все это время прошло без всякой пользы. Я напился, да, накачался «Белыми радугами», но в первую очередь был опьянен тщеславием; нет большего идиотизма, чем вообразить себя важной персоной. Собеседники пытались что-то до меня донести, но я все пропускал мимо ушей. На что намекал Кодак? Важное ископаемое сырье, специальные доклады, власти ни о чем не знают — похоже на гнусную аферу, но нужно было внимательно послушать. И… Катализатор… почему я не спросил ее имя? Хотела меня предостеречь, а я решил, что она меня домогается. Да уж! Алчность и кретинизм. Забыть доклады! Потерять доклады, не успев их даже прочитать, позволить себя соблазнить кому-то, кого я даже не запомнил (правда, это было чудесно). И как получилось, что я ковырялся в той речушке вместе с Сэнди? Что это было, как не бесполезный кусочек счастья, данный, чтобы я сильнее ощутил свое падение? (Правда, это было замечательно.) Ох, Сэнди, что за папаша тебе достался? Бросил тебя на произвол судьбы и заделался, курам на смех, вонючим похотливым козлом!

Он замолк и уставился на нечто, чего прежде не замечал: рядом с помостом стояли три кружки холодного чая и три картонные тарелки с булочками, внутри которых виднелись холодные жареные сосиски. Ланарк схватил булочки и, умываясь слезами, проглотил их.

— Три кружки, три тарелки, три раза приносили еду; я проторчал здесь весь день, первый день ассамблеи прошел без меня… Когда меня выпустят? Меня прельстила фальшивая любовь, потому что я никогда не знал настоящей, даже с Римой. Почему? Я был ей верен не потому, что любил, а потому, что хотел любви; она права, что бросила меня, и заперли меня здесь правильно, я еще не такого заслуживаю… Но кто будет защищать интересы Унтанка?.. Кто поднимет голос против подержанного второразрядного творца, который считает, что для человечества нет лучшего финала, чем убогое, дурацкое бедствие? О, пусть бы земля разверзлась у меня под ногами!..

Заметив, что, бичуя себя, испытывает удовольствие, он вскочил на ноги и крепко приложился головой к двери, но повторять это не стал: слишком было больно. Потом он обратил внимание на то, что кто-то еще кричит и колотится в дверь. На уровне глаз в двери имелась прорезь, похожая на щель для писем. Выглянув, он увидел напротив другую дверь, тоже с прорезью. Оттуда донесся голос:

— Джимми, у тебя есть сигареты?

— Я не курю. Не знаете ли, который час?

— Меня сюда привели в два часа ночи, но это было уже давно. За что тебя замели?

— Писал с моста.

— Полиция, — горько заметил собеседник, — это куча ублюдков. Поищи, может, есть сигаретка?

— Нет, я не курю. А тебя за что взяли?

— Отколошматил одного типа в подворотне и обозвал полицию кучей ублюдков. Слушай, они не имеют права так с нами обращаться. Давай стучать и требовать, чтобы дали сигарет.

— Я не курю. — Ланарк отвернулся.

Больше всего Ланарка теперь беспокоило, что он грязный. В унитаз внезапно хлынула вода, и Ланарк его осмотрел. По виду и запаху вода была чистой. Ланарк разделся, смочил краешек одеяла и старательно обтерся. Потом задрапировался в сухое одеяло, как в тогу, несколько раз прополоскал в унитазе белье и повесил его на ободок сушиться. Ногтями он отскреб со штанины корку рвоты и протер пятно мокрым одеялом. Вид мятой одежды был ему невыносим. Пить очень хотелось, но он смог осушить лишь одну кружку с холодным чаем. Разложив брюки на помосте, он начал с усилием, маленькими кругами, разглаживать их при помощи донышка кружки. Занимался он этим долго, не получая заметного результата, но все равно делать больше было нечего. Дверь открылась, вошел полисмен с кружкой и картонной тарелкой с булочками.

— Что вы делаете? — спросил он.

— Глажу брюки.

Полисмен собрал остальные кружки и тарелки. Ланарк спросил:

— Простите, не знаете ли, когда меня выпустят?

— Это зависит от мирового судьи.

— А когда я его увижу?

Полисмен вышел, хлопнув дверью. Ланарк ел булочки, пил горячий чай и думал: «На ассамблее уже пошел второй день работы». Он снова начал гладить. Когда он останавливался, на душе делалось так паршиво и безотрадно, что он кусал себе руки — спокойно, без надрыва, просто чтобы иметь предлог вскрикнуть. Ланч принес другой полисмен. Ланарк спросил:

— Когда я увижусь с мировым судьей?

— Суд будет заседать завтра утром.

— Не можете ли вы забрать мое белье и повесить где-нибудь, чтобы высохло?