Читаем L’antica fiamma полностью

L’antica fiamma

Анатолий Ершов (1944) – петербуржец в 4-м поколении, историк, преподаватель, литератор. Автор пяти книг стихотворений: «Три снега» (2000), «Сияющая ель» (2007), «Искус гармонии и инвенции» (2010), «Vita dell picture ne paesi» (Жизнь художника в сельской местности) (2012), «Зёрна от плевел» (2014). В новой книге стихотворений автор остался верен классической традиции русского стихосложения. Эта книга сообщает читателю, что думанье мучительно и опасно, потому что изолирует человека, и чтобы освободиться, ему необходимо высказаться, и лучшая форма – это записывание.Автор считает сочинительство самым одиноким делом человека и наивысшим наслаждением. Оно есть наша попытка гармонизировать бытие, разглядеть явления прекрасного и догадываться о тайных законах природы. Сочинительство укрепляет в нас довольство своей судьбой, и тогда мы непобедимы. Жизнь хороша только тем, что есть в ней l'antica fiamma, древний огонь вдохновения и любви.

Анатолий Петрович Ершов

Cтихи, поэзия / Стихи и поэзия18+

Анатолий Петрович Ершов
L’antica fiamma
(Древний огонь)
Избранные стихотворения

Книга посвящается бесценной душе Екатерины Кантеевой (Ершовой)

«…conosco I segni dell ’antica fiamma»

«…узнаю знаки древнего пламени»

Данте, Рай ХХХ, 46-48

Часть 1
Древний огонь
Стихотворения 2014–2018 гг.

«Не слеза старика, не банальная катаракта…»

Не слеза старика, не банальная катаракта, —Это туман любви, с рождения до последнего часа,Где объятия тел – вершина любовного акта,Как сорваться в пике для молодого воздушного аса.Мы бродим в тумане, долго, вслепую и в муке блуждаем.Не различаем даль, не желаем видеть, пожалуй.То к ней, то от неё бросаясь, не понимаем, но знаем,Так осенью ветер пристрастен к огню и пожару.Вроде жизни конец, а так и не хватает умаПодаться в киники, проглотить пошлое c’est la vie.Что за дымка в глазах – ушедшей любви туманИли густой туман ожидания новой любви?

Tonk"unstler[1] Йозеф

Спозаранку на нотные ветви летятСтаи звуков, за ними вдогонТо летучее облако – лёгкий разлад(В до минорный меняется ton[2]),То сияющий луч пробежит, словно знак,И октавы как истинный шёлк,То вошёл человек, оглядел так и сяк…«Вы великий», сказал и ушёл.На таможне себя называя гончар,Мастер ton‘a почти не шутил.Потому его песни так редко горчат,Что душевно их k"unstler[3] крутил.Не за фрак голубой, не за сладкий токай,Не за сажени дров и свинью. —Он музыке служил, он любви потакалЗа бессмертную душу свою.

Дитя войны

Я лишился и чаши на пире отцов…

О. Мандельштам

И с благодарностью не раз помянешь.Была у матери голодной грудь пуста,И потому сосал мальчишка хлебный мякиш.Без молока он выжил неспроста.Война слепила тело худощавым,Красневшим на пелёнке, как снегирь.Над колыбелью, ящиком дощатым,Склонялась молча строгая Сибирь.Отец и мать – орудия завода,Придатки механизмов и машин;Отчизне – неучтёнка из расхода,Себе – добытчики съестного и морщин.Наёмный угол, ящик, мякиш хлебныйВ платке, младенцу заменивший грудь.Война и смерть, церковные молебныО душах умерших, затмивших Млечный Путь.Мой путь и свет. По роковому ладуВ них искры пламени на берегу земли:Дом деда моего зимой, в блокаду,На части разобрали и сожгли.Огонь и свет отеческого кроваСедьмой десяток в памяти горит.Как рана зарубцуется, и сноваОткроется, и ноет, и кровит.…Свою печаль из рукава пустогомне приживил военный инвалид?