Лапландия. Карелия. Россия

От впадения Хыр-мора проплыли мы при попутном ветре около 40 верст до устья Косьи, значительнейшего из всех притоков Усы, а отсюда еще 50 верст до впадения реки Хузмор, или Роговой[54]. Здесь ветер стих, и мы бросили якорь близ берега. Но к вечеру, между тем как все были заняты под палубой ужином, поднялась вдруг страшная буря, дождь лил ливмя, ветер завывал в снастях и грозил разбить наш каюк о скалистый берег. После неимоверных усилий нам удалось, однако ж, отвести каюк на середину реки и утвер­дить его здесь на якоре. За сим весь экипаж предался успо­коению. Буря между тем не переставала свирепствовать, дождь лил, как из ведра, и от него не защищала уже ни палуба, ни палатка. Я лежал довольно долго совершенно покойно и недвижимо, рассуждая о том, пожертвовать ли уж вполне одним полупромокшим боком или, чтоб не оби­деть его, подвергнуть тому же и другой, как вдруг к нема­лому удовольствию услышал треск огня на передней части каюка. Я приподнял полу палатки и был поражен престран­ным зрелищем. Подле огня двигалось что-то такое, что сму­тило бы и самого смелого, чуждого всяких предрассудков человека. Это что-то было закутано в мохнатую оленью шкуру, по которой в самом фантастическом беспорядке бол­тались суконные полосы всех цветов радуги. Голову, плечи и часть лица покрывало нечто вроде сплошного колпака из шкуры росомахи, украшенного блестящими медными круж­ками, бренчавшими на спине. Из-под этой косматой голов­ной покрышки виднелись только два черных сверкающих глаза, пара толстых губ и широкие ноздри. Ростом это что-то было едва двух аршин, зато его оленья шуба широко растопыривалась во все стороны. Оно тихо ходит вокруг очага, на котором разведен огонь, останавливается на ми­нуту на каждой из четырех сторон его и кланяется на все четыре стороны света; причем обнаруживается, что одна нога у него значительно короче другой. Вследствие этого, когда оно поворачивает лицо к востоку, вероятно, с целью покло­ниться в эту сторону, туловище само собою перегибается на север, и поклон отдается сему последнему; повернет лицо к западу — поклон приходится югу: нога решительно не дает воли голове кланяться куда ей хочется. Конечно, в резуль­тате цель все-таки достигается, потому что, наконец, все стороны света получают по поклону; но нельзя было не за­метить этой страшной игры природы, поссорившей одну часть тела с другой. Откланявшись таким образом каждой стороне света, странное существо это село перед огнем, скре­стив ноги, издало восклицание: «У-у-у!» и принялось ти­хонько постукивать по очагу. Тут я догадался, что это само­едское заклинание ветров, но все еще не мог понять, откуда взялось само заклинающее существо: прилетело ли по воз­духу, вылезло ли из воды, как вдруг случайно глаза мои встретились с красной, озаренной пламенем палаткой. Под­стрекаемый бесом смеха, я выполз потихоньку на палубу, прокрался на переднюю часть и одним скачком очутился подле огня. Самоедка вскрикнула, но тотчас же успокои­лась и совершенно хладнокровно сказала: «Сядь к огню и обогрейся; ветер холодный, а платье твое, кажется, намок­ло». Слова эти были произнесены таким голосом, который ясно показывал, что старуха хотела задобрить меня, веро­ятно, для того, чтобы я не рассказал нашим спутникам о ее ночных проделках.

Разумеется, я принялся выпытывать у самоедки тайны ее чародейства. Вообще от самоедов трудно добиться како­го-нибудь объяснения; они почти всегда отделываются ко­ротким «екар» (не знаю), но на этот раз мне посчастливи­лось без всякого труда узнать все, что знала старуха. Так как, однако ж, большая часть того, что она сообщила мне, изложено уже мною выше, то я и ограничусь только пере­дачей ее повествования об Уриере, самоедском шамане, про которого все говорят, что он живой взъехал на небо. Пере­даю, насколько можно, ее словами: