Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

В записке, которую принес 27 апреля Костя, Борис Леонидович написал:

«Позавчера вечером, в воскресенье (день 24 апреля! — Б. М.), я еще был в состоянии добрести до конторы и позвонить тебе. <…> Работай, пиши что-нибудь свое. Это тебя успокоит. Давай держать связь по средам через Костю Богатырева, а по воскресеньям — через Кому Иванова. Пока не предпринимай ничего решительного для свидания. Волны переполоха, которые бы это подняло <…>. Это бы меня убило. Зина по своей глупости не догадалась бы пощадить меня. Я уже зондировал в этом отношении почву. <…> Вспомни: все, все главное, все, что составляет значение жизни, — только в твоих руках. Будь же мужественна и терпелива. <…> Без конца обнимаю и целую тебя. Не огорчайся. Мы и не такое преодолевали» [275].

30 апреля 1960 года Пастернак делает в дневнике запись: «Я переехал на первый этаж и велел поставить мою кровать в рабочей комнате. Подниматься по лестнице мне стоит многих сил. Какая весна за окном! <…> Мы купили новую машину „Волгу“. Я еще слаб».

В субботней записке от 30 апреля Пастернак сообщает Ольге: «Есть надежда, что сегодня придет Кома, я что-нибудь узнаю о тебе. Моя болезнь в полном разгаре. <…> Если потребуется какой-нибудь решительный шаг и надо будет перешагнуть все препятствия, ты об этом узнаешь» [276].

О записках к Пастернаку Ивинская говорила:

— Все мои записки к Боре, а их более 20 (большую часть записок я передавала через медсестер), пропали или попали в руки органов и где-то упрятаны до сих пор. Когда меня освободили из второго концлагеря в 1964 году, то вернули мне лишь часть Бориных записок. Все его записки после 5 мая органы не давали медсестрам приносить ко мне.

Запись Пастернака в дневнике от 2 мая 1960 года (приведена в книге Шеве): «Почта из Германии. Шеве пишет, что приедет позже, чем планировал. Япередам его приветы. Если мне будет хуже, я хочу, чтобы ко мне позвали моих друзей».

Ранее Пастернак прислал Ольге специальную записку, чтобы Шеве мог беспрепятственно пройти к нему на Большую дачу. Ивинская не могла понять, почему Хайнц не смог за месяц предсмертной болезни Пастернака приехать в Переделкино. Она говорила мне:

— Боря очень ждал приезда Шеве, чтобы с ним решить вопрос своего захоронения в Милане под опекой Фельтринелли. Боря подготовил текст завещания, которое должно было защитить меня от произвола властей. Об этом сообщил мне Костя, который 5 мая принес подписанный Пастернаком генеральный договор для Фельтринелли и диплом Американской академии, присужденный Борису Леонидовичу. Костя говорил, что Борис Леонидович готовит окончательный текст завещания на русском языке, чтобы передать его в следующее Костино посещение 12 мая 1960 года. Я должна была распространить этот текст среди друзей и иметь на случай провокаций и шантажа властей или родственников.

В записке к Ивинской от четверга 5 мая Пастернак писал:

Мне уже немного лучше. Все, что у меня или во мне было лучшего, я сообщаю и пересылаю тебе: рукопись пьесы, теперь диплом. Все нам помогают так охотно. <…> Если бы я был действительно при смерти, я бы настоял на том, чтобы тебя вызвали ко мне. <…> Что слышно насчет фаустовских денег? Правда ли, что предвидятся деньги и в «Искусстве» (за Шекспира)? Прошейте, пожалуйста, тетрадь с пьесой. Как бы при чтении не разроняли выпадающих страниц. Крепко обнимаю тебя и умоляю успокоиться. Прерываю, очень усилилось сердцебиение [277].

Обнадеживающая запись в дневнике Пастернака датирована 5 мая 1960 года: «Сегодня чувствую себя намного лучше».

Ольга Ивинская вспоминала: