Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

Присутствовавшая на юбилейной встрече Анна Саакянц, ближайший помощник Ариадны Эфрон по изданию наследия Марины Цветаевой, сказала, обращаясь ко мне:

— Поздравляю за мужество! Такую книгу можно было издать только за сто первым километром.

Затем, увидев в книге адрес тверской типографии, она воскликнула:

— Я так и знала!

У Саакянц, друга Ольги Ивинской и Ирины Емельяновой, был богатый опыт изнурительной борьбы с органами и цензурой при издании сборников стихотворений Марины Цветаевой.

Неожиданно для всех Ольга Всеволодовна попросила у Мити авторучку и на одном экземпляре книги написала: «Дорогому Борису Мансуровичу, благодаря его воле вышла эта книга. О. Ивинская. 27 июня 1992 года».

Я стал ее убеждать, что через неделю привезут тираж из Твери, и тогда можно будет дарить книги всем. Но она настояла, чтобы я взял книгу сейчас. Дней через десять я привез Ольге Всеволодовне пять пачек книг «Годы с Борисом Пастернаком». Только тогда, попросив меня вскрыть одну из пачек, Ивинская радостно засмеялась и воскликнула: «О Господи! Неужели?!»

После затянувшейся паузы, выпив лекарство, она сказала:

— Знаете, до этого момента я не верила, что книга выйдет в России при моей жизни. А те два экземпляра, что вы вручили на юбилее, я считала ленинскими [14]: их сделали, чтобы я успокоилась, но тиража книги никогда не будет. Боже, как я жалею, что не верила в выход книги! Теперь я должна вам рассказать многое из того, что хотела написать. Потому прошу вас регулярно приходить ко мне и задавать любые вопросы, я отвечу на них без оглядки на лица и обстоятельства. Вам я буду рассказывать и то, что пока никому не известно [15].

Больше всего меня интересовало, как родились стихотворения из тетради Юрия Живаго — в книге воспоминаний об этом говорилось, но слишком кратко. Хотелось узнать, как создавались блистательный перевод «Фауста», очаровательный веер стихотворных переводов Шандора Петефи и почему Пастернак снова взялся за перевод трагедии «Мария Стюарт». Конечно, я надеялся также услышать о содержимом архива Ивинской, изъятого органами при аресте, и хотел узнать, когда будут опубликованы его материалы. Ольга Всеволодовна сказала, что есть много интересных подробностей, связанных со стихами, написанными между Измалковым и Переделкиным летом 1953 года, и стихами, вошедшими в цикл «Когда разгуляется».

Наши беседы проходили с частыми паузами, так как через каждые семь-десять минут разговора Ольга Всеволодовна должна была успокоиться и отдохнуть. Многие ее откровения казались мне просто невероятными, но позже я убеждался в их правдивости, находя подтверждения в других источниках и публикациях, выходивших после ее смерти. Интересная закономерность присутствовала в ходе этих бесед: в начале рассказа Ольга Всеволодовна обычно говорила «Борис Леонидович», а уже в следующем упоминании — «Боря».

К концу 1992 года вышел советский пятитомник собрания сочинений Пастернака, где имелись кое-какие формальные комментарии к стихам поэта. Знаменитые стихи 1947–1960-х годов комментировались сухо и серо, на что я посетовал Ивинской.

— Откуда им знать о реальной жизни Бориса Леонидовича, которая отразилась в его стихах? — ответила она. — Вторая книга романа, стихи и переводы 50-х годов передают взлеты, бури и противостояние власти в нашей с Борей жизни и любви. Борис Леонидович всегда хотел сам написать комментарий к своим стихам и переводам. Он жаловался, что предисловие к переводу «Фауста» ему категорически запретили сделать. Сборник его стихов 1957 года, к которому Боря готовил интересный комментарий, запретили к изданию из-за скандала с романом. Боря говорил мне: «Как можно понять появление второй части стихотворения Лермонтова памяти Пушкина, если не знать, что стихотворение „На смерть поэта“ („Погиб поэт, невольник чести“) вызвало при дворе царя насмешки и подлый наговор в адрес Натальи Николаевны? „Она недолго задержится во вдовушках, быстро выскочит замуж“ — такую мерзкую сплетню привез Лермонтову с царского двора придворный повеса. Лермонтов в гневе прогнал его и написал вторую, резкую часть стихотворения: „А вы, надменные потомки… Вы, жадною толпой стоящие у трона, / Свободы, Гения и Славы палачи…“ За этот протест царь сослал Лермонтова на Кавказ, на смерть. Боюсь, что после моей смерти и тебя, Олюшка, будут преследовать сплетни и наговоры. И найдется ли новый Лермонтов, который защитит тебя?» Так печально заключил наш разговор Борис Леонидович [16].

В одной из бесед Ивинская говорила, какой болью стала для Пастернака гибель Марины Цветаевой: