Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

Об этом письме Надежды Надеждиной к Лидии Чуковской, поразительном по своему благородству и степени боли, необходимо знать всем истинным поклонникам Бориса Пастернака.

Митя рассказывал мне, что после переезда из Ленинграда в Москву Надеждина приходила к Ольге Всеволодовне на Вятскую улицу. А когда Надеждина заболела, то Митя стал приезжать к ней домой, чтобы помогать по хозяйству. Надежда Надеждина умерла в 1992 году. Помню, в один из дней, когда я пришел к Ольге Всеволодовне, она сказала:

— Давайте выпьем по стопочке. Наденька умерла.

С болью и досадой читал я горькое письмо Надеждиной. Вспомнил слова Вадима Козового, которые он сказал о Лидии Чуковской: «Даже умная женщина в ревности становится безумной, а ее жестокость не знает границ».

Вернемся вновь к выступлению Поливанова на радио «Россия», когда журналистка Хмелева завела речь о посмертных распоряжениях Пастернака. Здесь проявилась характерная болезнь просоветских литераторов, о которых Козовой говорил: «Они все сидят на архивной игле РГАЛИ и всегда будут петь дифирамбы этой мрачной системе и „милому хламу“, чтобы быть допущенными к столику»[307].

Константин Поливанов — сын Михаила Поливанова и Насти Баранович, хорошо знавших Бориса Пастернака. Мама Насти Марина Казимировна Баранович перепечатывала практически все рукописи Пастернака, включая «Доктора Живаго». Последние годы по поручению Пастернака с ней постоянно встречалась и перезванивалась Ольга Ивинская.

Ни Зинаиде, ни Евгению вести свои дела Борис Леонидович не доверял. С 1947 года, после того как Зинаида прочла записку Ольги, найденную в его комнате, Борис Леонидович запретил ей прибираться у него. Он все разбирал сам, передавая Ольге важные рукописи и письма. «Все, что у меня или во мне было лучшего, я сообщаю и пересылаю тебе», — напоминает Пастернак в последней дошедшей к Ольге записке от 5 мая 1960 года.

Хмелева задала вопрос Поливанову об отношении Пастернака к трем женщинам: Евгении Лурье, Зинаиде Нейгауз и Ольге Ивинской, чтобы узнать, кто из них был Пастернаку дороже, с подтекстом: кому бы Борис Пастернак оставил все по завещанию. Митя отметил, что сценаристы из РГАЛИ, готовившие передачу, как бы невзначай предложили ответить на этот вопрос рекомендованному ими гостю — Константину Поливанову.

В это время в Верховном суде России рассматривалась кассационная жалоба с требованием вернуть из РГАЛИ архив Ивинской ее наследникам Ирине и Мите. Напомню, что полная реабилитация Ольги Ивинской и Ирины состоялась еще в начале перестройки, в ноябре 1988 года Верховный суд РФ указал на необходимость безусловного возврата Ольге Ивинской всех конфискованных при аресте материалов. Ни журналистка, ни Поливанов, видимо, «случайно», об этом не сказали ни слова.

Читали волнующие письма Пастернака 1931–1933 годов к Зинаиде Нейгауз, и прозвучало посвященное ей стихотворение 1931 года:

Любить иных — тяжелый крест,
А ты прекрасна без извилин.

Очень жаль, что ведущая забыла прочитать знаменитое стихотворение Пастернака 1916 года «Марбург», адресованное любимой им в те годы девушке Иде Высоцкой, к которой Пастернак сватался:

В тот день всю тебя, от гребенок до ног,
Как трагик в провинции драму Шекспирову,
Носил я с собою и знал назубок,
Шатался по городу и репетировал.

Не меньшее сожаление вызывало упущение — конечно, «случайное» — пастернаковеда Поливанова, который ни слова не сказал о влюбленности Пастернака в 1917–1918 годах в Елену Виноград. Тогда у поэта родился цикл замечательных стихов «Сестра моя — жизнь». Среди них чудесные «Весна была просто тобой, / И лето — с грехом пополам…» и летящие и обжигающие строки, на взгляд Ольги Ивинской, просто шедевры:

Как я трогал тебя! Даже губ моих медью
Трогал так, как трагедией трогают зал.
Поцелуй был как лето. Он медлил и медлил,
Лишь потом разражалась гроза.

К большому огорчению слушателей радио «Россия» ни Хмелева, ни Константин Поливанов не прочли ни строчки из восторженных писем Пастернака 1921–1924 годов к его первой жене Евгении Лурье. Эти письма в 1998-м опубликовал Евгений Борисович в объемной книге «Существованья ткань сквозная». В письме от 22 декабря 1921 года Пастернак пишет жене: «Твой голос, оставшийся в углах этой тишины, он больше мой, чем твой. Он далекий и темный и самый родной, больше мой. <…> Я тебя долго, долго, продолжительно мучительно нежно целую». В письме от 27–28 мая 1924 года поэт страдает в разлуке: