Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская

Генеральный секретарь ПЕН-клуба господин Карвер настаивает на просьбе: «В моей последней телеграмме выражено удивление по поводу Вашей мысли, что ПЕН-клуб и Общество писателей не имеют представления о том, кто такая госпожа Ивинская, и что мы могли предпринять свои действия, не обдумав серьезно этого дела. Чтобы рассеять всякие неправильные представления, не могли бы Вы, как я просил Вас в своих телеграммах, просить власти опубликовать стенографический отчет судебного процесса. Все это дело вызвало глубочайший интерес на Западе, в особенности в литературных кругах».

3 апреля 1961 года Сурков шлет Карверу пространное письмо, основные положения которого звучали в передачах советского радио на заграницу в январе 1961-го. В них много «ярких» и симптоматичных «фактов» и утверждений.

Сурков пишет: «Так, в западной печати и в показаниях Ивинской значилось, что эти деньги якобы получались для Б. Пастернака. <…> Я побеседовал с настоящей женой Пастернака Зинаидой Николаевной и самыми его интимными друзьями Всеволодом и Тамарой Ивановыми. <…> В литературной среде знали Ивинскую как способную на все авантюристку, афишировавшую свою близость к Пастернаку. <…> Как нас заверила жена Пастернака и его друзья Ивановы, Пастернак не мог брать этих денег, т. к. до последнего дня своей жизни жил на свой легальный заработок»[50].

Между тем в письме к Жаклин от 14 ноября 1959 года Пастернак напоминает о тех деньгах, которые обеспечивали безбедную жизнь Большой дачи при отсутствии гонораров за его переводы и стихи: «Вечером пришли Ваши 10 тысяч рублей, а в первый раз было 20 тысяч рублей и затем 5 тысяч рублей. Как это было снова кстати!» В книге Карло Фельтринелли приведены данные о передаче денег от Фельтринелли к Пастернаку начиная с 1957 года: «21 декабря 1957 года — 12 800 рублей, июнь 1958 года — 14 000 рублей, октябрь 1958 года — 10 000 рублей» и так далее[51].

Ивинская рассказывала мне:

— Семейство Пастернак на встречах со следователями КГБ в 1960 году об этом забыло, а те сделали вид, что об этом ничего не ведают.

В письме к своей подруге Люсе Поповой из лагеря летом 1962 года Ивинская написала: «Я легко могла доказать на суде, что не я, а в основном формальная семейка пользовалась тем, за что осудили меня, да еще с присущей им подлостью. Они на эти деньги покупали машины и т. п. Они ни о чем не заботились, только хапали денежки, а мы их покорно им доставляли. Хапали — они, а потом притворялись, что ничего не знают»[52].

В своем пространном письме в ПЕН-клуб Сурков сообщает:

Огромная пачка оригинальных писем Фельтринелли и его агента журналиста Д’Анджело, хранящаяся в судебном деле, наглядно показывает, что и издатель, и «самый близкий человек» Ивинская руководствовались в этом чисто меркантильными соображениями[53].

Вся пачка писем Фельтринелли и международного жулика Д’Анджело раскрывают их, а вместе с ними и Ивинскую, как грязных циников в делах и злых гениев в жизни незаурядного и субъективно глубоко честного поэта Бориса Пастернака.

Так заклеймил авантюристов Сурков.

Карло Фельтринелли в своей книге привел заявление отца по поводу ареста Ивинской и ее дочери, которое он разослал в 1961 году в новостные агентства всего мира: «Я считаю, что Ольга Ивинская не ответственна ни за ввоз денежных сумм, ни за их назначение. Потому что, во-первых, требование доставить эти деньги исходило только от Пастернака, и во-вторых, Пастернак хотел, чтобы сумма в рублях была передана — безразлично, в его руки или руки Ивинской»[54].