Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго»

Спустя три месяца Ольга и Ирина предстали перед народным судом в Москве. Пять дней, с 13 по 18 декабря 1960 года, продолжался фарс «разбирательства». «Не только само дело – подделка,[632] но и процедуры были фальшивкой: все было основано на лжи от начала до конца», – говорила Ольга. Мать и дочь обвинили в преступлениях против государства, включающих контрабанду. Примечательно, что о ходе суда советская пресса не обмолвилась ни словом. Однако кое-какие подробности дела дважды просачивались в зарубежные репортажи. Ольге предъявили обвинение в получении денег в советской валюте, нелегально ввезенных в Советский Союз большими суммами в разное время, в то время как Ирину обвинили в помощи и соучастии в этих преступлениях. В качестве доказательства против нее была использована встреча с Миреллой Гарритано, когда Ирина забрала портфель для Бориса, думая, что в нем лежат книги.

Никто из тех, кто покупал советскую валюту за границей и провозил ее – предположительно незаконно – через границу в Советский Союз, чтобы передавать Пастернаку через Ольгу и Ирину, на допрос вызван не был.

Серджо Д’Анджело, горя желанием привлечь внимание общественности к бедственному положению Ольги и Ирины, в январе 1961 года опубликовал в английской газете Sunday Telegraph статью, в которой признавался, что был инициатором схемы доставки авторских вознаграждений Пастернаку, когда тот был жив, и получил согласие Пастернака на эти действия. Он также признавал, что продолжал переводить деньги Ольге после смерти Пастернака согласно распоряжениям самого Бориса.

В своей статье Д’Анджело указывал, что он как организатор операций, в которых Ольгу можно обоснованно назвать только соучастницей, сам в 1960 году побывал в Советском Союзе. Он задавал вопрос: как советские власти могли позволить ему провести в Москве неделю в последние дни августа и начале сентября, то есть после Ольгиного ареста, впустить в страну и выпустить из нее, и пальцем не тронув?

В заключение Д’Анджело писал:

«На самом деле за Пастернаком[633] и Ивинской велось слишком пристальное наблюдение, чтобы любая схема передачи денег из-за границы могла работать, оставаясь невыявленной. Советская милиция знала, что́ происходит. Но предпочла ничего не предпринимать, пока Пастернак не умер.

Из всего вышесказанного ясно, что советские власти были заинтересованы не в том, чтобы поймать и наказать истинных контрабандистов незаконно приобретенной советской валюты, ввозимой из-за границы, а в использовании этой возможности для того, чтобы наложить самое суровое из возможных наказание на Ольгу Ивинскую и ее дочь, вовлеченных в действия, о которых советские спецслужбы с самого начала имели полную информацию».

Незадолго до смерти Пастернак писал Жаклин де Пруайяр в Париж, что, если он пришлет телеграмму со словами, что кто-то подхватил скарлатину, это будет означать арест Ольги. Борис добавлял: «В этом случае надо бить во все колокола, как было бы сделано ради меня, ибо удар по ней – это на самом деле удар по мне». Литературные деятели Запада изо всех сил старались бить в колокола ради Ольги. Грэм Грин, Франсуа Мориак, Артур Шлезингер-младший – все они писали советским властям, а Бертран Рассел обратился лично к Хрущеву. Дэвид Карвер, генеральный секретарь ПЕН-клуба, пытался воздействовать на Алексея Суркова, который стал к тому времени главой Союза советских писателей. Серджо Д’Анджело писал Суркову в язвительном открытом письме: «Вы всегда ненавидели[634] Пастернака и, руководствуясь этим чувством, совершили на посту первого секретаря Союза писателей ряд необдуманных поступков, которые оказали медвежью услугу вашей стране». Далее он делал вывод: «Смерти Пастернака недостаточно для того, чтобы удовлетворить вашу злобу, и вы ныне обрушиваете ее вместе с бранью и клеветой на двух беззащитных женщин, которые, кроме прочего, серьезно больны. У меня нет никаких иллюзий, и я не думаю, что вы найдете возможным изменить свое поведение или продемонстрировать умеренность и человечность. Но и вы, со своей стороны, не должны иметь каких-либо иллюзий насчет того, что «закрыли бесполезную переписку об аферах Ивинской», как вы пишете в своем письме: совесть всех цивилизованных и честных людей не позволит ей стать «закрытой», пока не свершится справедливость».

Ольгу приговорили к максимальному, восьмилетнему сроку заключения, Ирину – к трем годам. Их обеих сослали[635] в исправительно-трудовой лагерь 385/14 в Тайшете, почти в 5000 км от Москвы. Там, в Иркутской области в Восточной Сибири, ветра настолько сильны, что приходится идти, повернувшись к ним спиной.

«Начинается длинное, страшное путешествие в Сибирь, с мучительными остановками и ночевками в камерах для транзитных заключенных. Стоят январские морозы. На Ирке синее демисезонное пальто, из василькового английского букле. У нее было глупое пристрастие все укорачивать по моде, а у меня ноет сердце. Руки ее выпирают из рукавов…»