Largo

— "Побойся Бога, говорю я ему"… Он посмотрел на меня так сбоку, хитро и, мне показалось, презрительно. Потом совершенно серьезно и очень почтительно спросил: — "Вы, ваше благородие, в Бога-то верите?" Надо тебе сказать, что я по равнодушию и халатности икон в доме не держал. Старых, семейных икон у меня не было — мы же — кальвинисты, покупать новые для моих солдат казалось как-то странным. В церковь — занятый своей работой, ею увлеченный, я ходил очень редко. Все некогда, да некогда… — «Конечно», — сказал я — "как же, Ермократ, в Бога-то не верить?"… И вот тут — всего моего Ермократа точно перекосило, он сморщился, фыркнул, прыснул смехом и с криком: — "ой, уморили, ваше благородие", — убежал в людскую… И с этого дня — я не мог выносить его взгляда. Так презрительно, пренебрежительно смотрел он на меня. И так хорошо, что это было за месяц до его увольнения со службы… Мы расстались…

— Н-да… Я понимаю… Положение не умное… Тебе надо было… В морду!.. Исколотить его до полусмерти…

XXVII

В комнате стало темно. За окном в лесу расстилался зеленый сумрак. Тихо, по ночному стало в лесу.

— В морду?.. Может быть, ты и прав… Надо было — в морду… Но я на это не способен. Тридцать лет нас от этой привычки отучали. Офицер когда-то был псом над стадом овец. Хватал то ту, то другую зубами за гачи, водворял на место. Теперь офицер — овца. Хорошо, если среди овец… А если такие, как Ермократ?..

— Ты боялся, что сдачи даст? Убивать придется?.. Неопрятное дело.

— Такие, как Ермократ, сдачи не дают. Они кляузники… доносчики… Штабс-капитан Долле, академик, ученый артиллерист побил солдата! За что? За то, что тот улыбнулся — ведь он скажет, что хочет, — на то, что он в Бога верует. У нас, Портос, громадная свобода! Неслыханная, безкрайняя свобода… И каждый может верить, или не верить… Ты понимаешь — я ничего не мог сделать. Непочтительно обошелся со мною… Ну… пять суток ареста… Что ему арест?… А мне — скандал. Он молчать не будет. Ты пойми, Портос — они, пролетарии, — сильные. Сильные тем, что им ничего не надо, у них ничего нет, им нечего терять, у них ни чести, ни боязни боли, ни боязни смерти — нет… тогда как у всех остальных…. у нас… слишком много условностей. Портос, растет страшное племя — именно племя — международный народ — потому что ракло юга России, петербургские Спиридоны-повороты, «Вяземские» кадеты, босяки, Парижские апаши и Лондонские хулиганы друг друга понимают… Грабь награбленное… А что мы им противопоставим?… Моральное воспитание детей… Религию упразднили. Теории господина Комба из Франции ползут повсюду… Они… их дети растут по трущобам вне всякой морали — с единым лозунгом — "в борьбе обретешь ты право свое", — мы, в Гааге — этом несчастном городе утопий, готовим "лигу доброты"… Маниловская мармеладка… Шесть заповедей: — "всегда быть добрым"… "Не лгать"… "покровительствовать слабым и помогать несчастным"… "уважать старых и больных"… "быть со всеми вежливым"… "не мучить животных"… Ведь на этих заповедях мы выросли и воспитаны… Это мы перед солдатами обязаны… а они… такие, как Ермократ… Смердяковы-то… Горьковские герои — у них надо быть злым и жестоким, иначе жизнь заклюет тебя… Буревестники… волки… гиены… никогда не говорить правды, лгать, клеветать, отпираться, доносить… слабых душить. Товарищ должен был сильным… Старых и больных — угробить, чтобы не мешали. Вежливость?… не мучить животных?! А, да что говорить! Ты сам понимаешь — там растет сила… Мы воспитывали слабость. Ты говоришь — в морду?

— В морду!.. Избить… Убить его подлеца… Застрелить за его подлую улыбку! — вскакивая, вскрикнул Портос и стал ходить по комнате. — Эх, Ричард!.. На что дворянину дана шпага?

Долле печально улыбнулся.

— Где теперь шпага у дворянина? Да и где теперь дворяне?… Поверь мне… Если они станут на наше место — с Кольтом расставаться не будут, и, если я, солдат, ему, пролетарскому офицеру, скажу, что есть Бог, — он меня застрелит.

— Так что же, Ричард?.. это значит?.. Нам надо у них учиться… Нам надо стать, как они?

— Попробуй.

— Ты видал потом… своего Ермократа?..

— Как же… Он приходит ко мне… По старой дружбе… Навещает.

— И ты его?

— Ты спрашиваешь — принимаю-ли? Принимаю, Портос. Меня учили "быть вежливым"… И я вежлив.

— Где он теперь?

— Он нашел свое призвание. Он служит у профессора Тропарева. Помогает ему потрошить трупы… Наша милая Алечка его как огня боится.

— Да… да… да… Я что-то слыхал… Ермократ… да… Ермократ… Представь, ни разу не встречал его у Валентины Петровны.

— Она его к себе не пускает.

— Что же профессор?

— Очень им доволен…Ермократ ему предан, как собака. Ты знаешь — он профессора в обиду не даст. Просто — своими руками задушит всякого, кто обидит профессора.

— Вот как, — бледно улыбнулся Портос, — чем же господин профессор снискал такую преданность этого… Смердякова?