Ларочка

Мороз на улице такой, что не даёт дышать, наваливается, прижимает к земле. Медленно, сберегая силы, я иду по тропинке к подворотне между высокими, почти в мой рост, сугробами.

Булочная, к которой мы прикреплены, находится недалеко, в огромном угловом доме. На проезжей части – глубокие колеи, наезженные машинами, которые мне приходится буквально переползать. Я снова выхожу на тропинку, миную двухэтажный дом и приближаюсь к булочной, возле которой уже стоит небольшая тёмная очередь. Магазин ещё закрыт, мы стоим и ждём.

Блокада учит терпению. Люди стоят на морозе часами, неподвижно, чтобы не тратить зря силы. Были бы продукты… Даже когда объявляют воздушную тревогу, очередь за хлебом не шевельнётся, людей приходится загонять в бомбоубежище силой.

Но вот внутри слышится шевеление, лязгает замок, продавщица с трудом открывает тяжёлую дверь, наваливаясь на неё всем телом.

После улицы в булочной было тепло, на полках лежат буханки хлеба, целая гора хлеба! От него идёт такой аппетитный запах, что опять кружится голова и становятся слабыми ноги. Я приваливаюсь к прилавку, чтобы переждать дурноту. Словно через пелену вижу, как продавщица берёт у первой покупательницы карточки, быстро вырезает ножницами талоны, режет большим ножом хлеб, бросает на весы… Она быстро и ловко работает, не делая ни одного лишнего движения.

Доходит очередь и до меня. Наш отрезанный кусок хлеба в пятьсот грамм получается довольно большим. Стрелка весов самую чуточку переходит отметку "500", но продавщица не отрезает от него кусочек, кивает, чтобы забирала.

– Спасибо…

Она снова кивает и берёт карточки у следующего покупателя.

Ах, как жаль, что нет довеска, который можно съесть по дороге, чтобы хоть чуть-чуть унять этот голод, а от целого куска я отщипнуть не решаюсь, потому что не смогу остановиться.

Есть такие, кто не выдерживал пытки голодом и съедал свою порцию сразу же, даже не выходя из магазина, обрекая себя на ещё большие муки. Скорее бы домой, скорее бы завтракать!

Я снова переползаю колеи на дороге, иду по тропинке между сугробами, захожу во двор, в подъезд… На лестнице приходится часто отдыхать. Это раньше я мигом взлетала на свой третий этаж, прыгая через две ступеньки. Сейчас иду медленно, поминутно останавливаясь.

Дверь в нашу квартиру открыта. Это для того, чтобы маме не ходить лишний раз, не тратить силы.

В комнате весело, раскалившись докрасна, гудит печка и кипит чайник. Я протягиваю к ней замёрзшие руки… Как чудесно просто согреться, посидеть просто так в тепле, отдыхая.

Мама берёт принесённый кусок хлеба и делит его на три части. Одну часть оставляет на столе, две другие заворачивает в чистенькую тряпочку и прячет в буфет. В буфете ничего съестного давно нет, кроме бутылочки с хлопковым маслом, да и того осталось совсем чуть-чуть, на донышке. Кончилась вся мамина бакалея, на карточки невозможно получить ни крупы, ни муки, ни яичного порошка.

Мама режет хлеб на шесть кусочков – по два каждому, наливает в чашки кипяток. Достаёт бутылочку хлопкового масла, открывает пробку и аккуратно капает по нескольку капель на хлеб, размазывает ложкой. Если сверху ещё чуть посолить, то будет очень вкусно, совсем как до войны. Очень хочется ощутить вкус довоенного хлеба!

Папа ещё лежит в своей кровати. Мама нерешительно топчется возле него, но всё же решает разбудить.

– Толя… пойдём завтракать. Или полежишь ещё?

Папа с трудом встаёт, засовывает распухшие ноги в валенки. Лицо у него опухшее и бледное до синевы.

Я снимаю шубку и вешаю на спинку стула, присаживаюсь к столу. Пододвигаю к себе блюдце с хлебом и чашку.

Мы едим, откусывая крохотные кусочки, медленно пережёвываем, запивая кипятком. Моё сознание как бы раздваивается, я вижу словно со стороны себя с кусочком хлеба и чашкой кипятка, маму, закутанную в пуховый платок и сгорбившегося за столом отца…

– Хорошо бы обменять мою шубку на крупу, – наконец говорю я. – За неё можно получить кило риса.

Мама долго молчит.

– А ходить в чём будешь?

– В твоём ватнике, он тёплый.

– Он тебе велик, мёрзнуть будешь… Да и столько риса не дадут за искусственную шубу.

Мама права, конечно. Но как же папа?

– Семён приходил? – хрипло спрашивает отец, едва шевеля сухими губами.

– Нет…

Брат Семён обороняет город и иногда приходит нас навестить, приносит что-нибудь из своего пайка.

Я встаю, чтобы повесить шубку на вешалку, машинально запускаю руку в карман, проверяя на месте ли карточки…

Их не было. Всё ещё не веря в страшное, я ищу в другом кармане. Они обязательно должны быть там, иначе и быть не может, лучше сразу умереть… В другом кармане карточек тоже не оказалось.

Вот тут меня накрыл настоящий ужас. Будто во сне я вижу папу с чашкой кипятка, маму, моющую посуду в небольшом тазу…

Никогда не верила в бога, но сейчас прошу: Господи, если ты есть, не допусти этого! Пожалуйста, Господи!

Карточки надо искать, вдруг я обронила их в магазине или на тропинке, когда доставала варежки, вдруг из ещё никто не нашёл?

– Ларочка, ты куда?

Мама замечает, что я снова одеваюсь.

– Я сейчас… – бормочу я.

– Зайди в магазин, вдруг там будет что-нибудь.