Ларочка

– Ты думаешь, я не знаю, что, если любовь на экране, совсем не обязательно она есть между актерами и в жизни.

Рауль мрачно кивнул:

– Я понял, ты пошутила.

– Вот именно.

– Куда ты хочешь теперь?

– В Дом кино.

Он изучающе посмотрел на нее:

– Ты сама этого хотела.

Они вкатили на такси с Сивцева Вражка в Староконюшенный.

– Дом кино не здесь, – уверенно, но равнодушно сказала Лариса: ей вдруг стало все равно, что с нею делают. Уже не хотелось ни искусства, ни всякого такого.

– Пойдем, пойдем.

– Это же твоя квартира.

– Конечно.

– А как же дедушка?

– Ты еще маму вспомни.

– А как же мама?

– Вот тебе – дом кино.

Рауль усадил ее в кресло в полутемной комнате перед телевизором, на котором стоял большой серебристый параллелепипед. Рауль нажал на нем какую-то невидимую кнопку, ящик ожил, выставив плоскую голову с открытой пастью.

– Жрать хочешь? – ласково спросил хозяин, запихивая внутрь что-то черное, удивительно плотно подходящее по размеру, было в этом совпадении что-то даже эротическое.

– И что? – спросила Лариса, начиная волноваться.

– Сейчас увидишь.

19

В тот вечер Лариса осталась ночевать в доме академика Янтарева. А утром внук академика предложил ей остаться в этом доме навсегда. Разговор происходил за завтраком в комнате с удивительным киноприбором; провинциалка сидела в старинном кресле, облачившись в махровый халат, и пила кофе с молоком. Халат был ей несколько маловат, еле улавливал все ее плоти, и Ларисе это нравилось, она чувствовала себя в нем как бы на выданье и даже не старалась придать своему наряду более пристойный вид.

Рауль стоял голыми коленями на старом сером паркете, на нем была всего лишь одна ночная рубашка, трогательный рудимент милого домашнего детства. Он пожирал глазами Ларису, как эклер, обалдевая от количества предполагаемого в ней крема. Предыдущей ночью он доказал, что, несмотря на субтильный вид, он большой работник и умелец, и надеялся, что ему удалось заронить в душу гостьи хоть немного сексуального сочувствия.

Лариса конечно же не влюбилась. Большой половой аппетит будущего мужа не изменил ее отношения к ситуации, на первом месте у нее оставался материальный расчет. Тот факт, что Рауль любвеобилен и старателен в кровати, вполне могло бы оказаться совсем не плюсом, развейся в ней неприязнь к нему.

Кажется, все было в порядке. Трогателен, непротивен, готов к подвигам в ее честь, с первого же шага повел правильную политику – предложил вселиться.

Лариса вселилась.

Для начала сориентировалась на территории.

С квартирой надо было что-то делать. Во-первых, необходимо было обозначить свое присутствие и серьезность своих намерений. Во-вторых, просто-напросто трудно было мириться с этим пыльным бардаком ей, воспитанной в условиях истерической чистоплотности родительского дома. Там у себя, в Гродно, Лариса в основном была подмастерьем матери в постоянных работах по дому, здесь ей пришлось все брать в свои руки.

Для начала ванная комната. Огромное чугунное корыто с потрескавшейся эмалью, с желтыми разводами и непонятными пятнами было превращено в благоухающий свежестью бассейн всего за полдня. Вслед за этим кафель на стенах и на полу, неуверенно отражающие серый мир квартиры зеркала, краны, напоминающие размерами о римских термах. Из-под днища ванны пришлось выгрести горы мусора – следы преды дущих ремонтов: пыльные бутылки с олифой, отвертки, обломки керамической плитки, гвозди, куски наждачки и так далее и до бесконечности.

Вслед за ванной унитазная. Опять-таки отдраила старинный стульчак, починила непрерывно сочащийся бачок, на свои деньги купила запас туалетной бумаги.

Приступила к кухне. Там самым большим ужасом была, разумеется, плита, огромная и нелепая, как заброшенный крематорий. Удовлетворительно работала всего одна конфорка, обслуживая потребности семейства – кофе, яичница.

– Давно у вас не было домработницы, – сказала Лариса Раулю.

Тот кивнул:

– Давно.

Надо сказать, что господа Янтаревы молча и издалека взирали на это дружественное вторжение в свое авгиево жилище. И Нора, и Элеонора Витальевна рано уходили из дому, перехватив что-нибудь на ходу, одна слушать лекции, другая их читать. Возвращались к вечеру из своих институтов и соглашались покормиться обедом, приготовленным Ларисиными руками по маминым рецептам. Пользуясь тем, что телефон стоял и в комнате Рауля, она набирала свой гродненский номер и подолгу советовалась с Ниной Семеновной. Та очень была рада помочь дочке блеснуть хозяйственными достоинствами. Так что получалось и разнообразно и вкусно.

Ларису хвалили. Элеонора Витальевна сдержанно, Нора рассеянно, Рауль – исступленно. В среднем получалось четыре с плюсом.

Рауль тоже убегал утром. Он не читал лекций и не слушал, он «крутился», говоря его языком. Созванивался с самыми разными людьми, ругался, торговался на непонятном шифрованном языке, иногда лебезил, иногда угрожал, Лариса старалась не вникать. Денег он ей оставлял достаточно, так что хватало и на чистящие средства, и на свежую вырезку с рынка.

– Послушай, а ты что, не учишься нигде? – спросил он как-то.