Лашарела

Епископы окропили путешественников святой водой, благословили и с песнопениями возглавили шествие. У ворот ограды их ждал настоятель.

Царь спешился, и все подошли под благословение настоятеля.

— Это глава Гелатской академии, или, как говорят греки, «дидаскалос тон дидаскалон»[2] философ Антоний, — тихо сказал Маргвели послу, когда царь подошел под благословение Антония.

Настоятель громко приветствовал гостей по-грузински и по-латыни и повел к монастырю.

Внимание венецианцев обратили на себя железные ворота, пестревшие восточным орнаментом и арабскими надписями.

— Это ворота Гандзы, — объяснил Лаша послам. — Когда дед нашей матери, Деметре, взял Гандзу, он снял эти ворота и привез добычу в Гелати. Вот и надпись, повествующая об этом, — указал Лаша на надпись, выведенную древним заглавным письмом.

Сами монастырские ворота были похожи на небольшую церковь. У входа посол ступил на огромный могильный камень, но, взглянув под ноги, приостановился и отпрянул назад.

— Здесь покоится прах нашего великого пращура — царя Давида. Он завещал похоронить его у самого входа, дабы каждый входящий ступал по груди его. Об этом говорят и слова могильной надписи, которые он сам подобрал из псалма: «Се место моего отдохновения во веки веков утвердится здесь, ибо угодно это мне».

Царь прочел надпись по-грузински.

Настоятель перевел для гостей, и все продолжили путь.

Венецианцы загляделись на высокую трехэтажную колокольню, щедро украшенную орнаментом. Оттуда доносился мерный, тихий перезвон малых колоколов.

Среди церквей и других построек возвышался большой храм богородицы.

Туда и повел настоятель царя и гостей.

Служба подходила к концу. Пел хор монахинь, и время от времени раздавался голос священника, читающего молитву.

Как только царь со свитой вошел в храм, загудел бас Протодьякона. Глубокий мощный голос наполнял церковь до самого купола, заставляя звенеть стекла в узких оконцах.

Георгий и послы встали впереди, близ алтаря, перекрестились и стали тихо слушать.

С конхи алтарной апсиды слепящим столбом лился солнечный свет.

Взор венецианского посла приковала к себе мозаика, изображавшая богородицу с младенцем Христом.

Богородица была облачена в темно-синие одеяния. Благодаря чудесному подбору красок и непринужденной позе Марии, повернувшейся чуть вправо, изображение получилось удивительно живым и выразительным.

Посол тотчас подметил, что матерь божья с миндалевидными глазами, тонким носом, нежно обрисованным ртом и удлиненным овалом лица больше напоминала грузинских красавиц, которых он видел при дворе, нежели изображения богородиц с суровыми лицами, украшавших стены византийских храмов.

Знаток и любитель искусства, посол Венеции приметил также и то, что камешки гелатской мозаики были уложены плотнее, чем в мозаике константинопольского храма Софии.

Маргвели уловил, каким жадным взором окинул венецианец творения грузинского художника. Ему тотчас же пришел на память покоренный латинянами Константинополь.

Дож Венеции Дандоло заботливо грузил на корабли уцелевшие от пожаров и уничтожения памятники искусства и отправлял их в свою столицу. Мало что спаслось от разгрома, учиненного латинянами, еще более ужасного, чем набеги варваров. Среди похищенных сокровищ были замечательные кони Лизиппа — краса и гордость константинопольского ипподрома. А теперь они украшали вход в венецианский храм святого Марка.

В свое время Гварам Маргвели был грузинским послом при дворе великого Андроника. Он советовал императору воспользоваться помощью его могущественной родственницы, царицы Тамар. Но Андроник не спешил, не думал, что так скоро нагрянет беда.

Когда из Пафлагонии к Константинополю двинулись верные ему войска, он обратился за помощью и к Грузии, но было уже поздно. Не только грузины, но и верные ему пафлагонцы не застали в живых последнего великого венценосца Византийской империи. Столичная чернь растерзала боготворимого ею прежде императора. Грузинский посол успел лишь спасти малолетних наследников Андроника, увезя их в Грузию.

Через много лет Маргвели вновь попал в Константинополь. При виде разгромленной столицы взор грузинского вельможи затуманили слезы: краса всего Востока и Запада, прославленный сказочной роскошью и богатством Константинополь был разгромлен, разграблен, поруган.

После этого Маргвели с недоверием относился к добрым помыслам и намерениям латинян. Он и теперь видел, что этот льстивый посол, широко раскрытыми глазами глядя на Гелатскую божью матерь, не умилению предавался, а рассчитывал в уме, как бы купить ее у грузин подешевле и перевезти в Венецию.

Служба окончилась. Царь и его гости подошли под благословение, и настоятель повел их осматривать академию.

Выходя из храма богородицы, посол тихо спросил Маргвели:

— Эта замечательная мозаика не похожа на византийскую. Неужели это работа грузинского мастера?

— Да, она создана руками грузинского мастера, — подтвердил Маргвели.