Лашарела

«…Грузины верны своему слову, отважны в борьбе за свободу, хорошо держат строй. Дружно дерутся с врагами, преданы одной жене в браке и берут себе ровню — князья из княжеского сословия, азнаури из азнаурского, крестьяне из крестьян…»

Лаша встал, подошел к окну. Ночь была на исходе. На небе догорали последние звезды. В предутренней дымке по реке плыли плоты, ветерок доносил грустный напев плотовщиков.

Лаша взялся за перо. На пергаменте появились две строки. Царь отошел от стола, опять прошелся по опочивальне, чуть нараспев стал читать стихи. Потом зашагал быстрее и повысил голос. Уставился в задумчивости на пергамент, перечеркнул написанное ранее и стал торопливо писать строчки одну за другой. Потом он взял пергамент в руки и громко прочел:

Мир мгновенный! Постоянства ты не знаешь никакого.
Ведь угаснут даже звезды, розы станут прахом снова.
Радость упускать не надо, дни пройдут и не вернутся.
Не удержишь их печалью, не найдешь такого слова.
Свет ста лет — одно мгновенье, лишь томительная ночь.
Сладость выпьешь — станет ядом и отгонит счастье прочь.
Так прильни к устам любимой, к чаше с пенистым вином,
Только множа наслажденья, можем мы себе помочь.

Лаша почувствовал такую легкость и покой, словно сбросил тяжелый груз.

Недавний ужасный сон, думы о дворцовых интригах, о борьбе с атабеком и эристави — все показалось ему нестоящим забот. Как только прибудут кипчакские войска, враги будут нестрашны ему!

Лаша еще раз кинул взгляд на исписанный лист. Не очень-то понравятся эти стихи Турману Торели, подумал он про себя и с улыбкой бросил перо на стол.

Спать совсем не хотелось. Георгий быстро оделся и вышел из опочивальни.

У двери стоял верный Лухуми.

— Ты почему не спишь? — спросил царь, дружески похлопав его по плечу.

— Когда бодрствует царь, не следует спать и его слугам, — склонив голову, ответил Мигриаули.

Лаша спустился в сад, направился к башне для наблюдения звезд и поднялся наверх.

Лухуми сел на ступеньку у входа в башню и тоже стал смотреть на звезды. Одна из них сорвалась и полетела вниз. Лухуми быстро перекрестился, как в далеком детстве.

Сколько раз смотрел он у себя в Кахети на усеянное звездами небо. Ему представилось, что он опять маленький, беззаботный мальчишка, и захотелось петь.

С реки доносилось пение. Плотовщики затерялись где-то в утреннем тумане, и их голоса были едва слышны. Тихо рокотала Кура, в бурном водовороте под Метехи переливались и сверкали струи.

Царский телохранитель незаметно задремал, обхватив руками копье.

Георгий изучал расположение планет. Он не нашел ничего нового по сравнению со вчерашним, но почему-то те же звезды, которые вчера выглядели мирно и счастливо, сегодня казались зловещими. Недавний кошмар снова припомнился царю, и он опрометью бросился вниз по лестнице, словно спасаясь от погони.

Вернувшись из сада, Лаша заснул, и на этот раз спал крепко и долго.

Днем ему принесли перстень от Хатуны, это означало, что она ждет его в саду шейха Фаиза. Лаша удивился — время было неурочное, самое новолуние. Он послал возлюбленной записку, но слуга доложил, что Хатуны нет дома. Лаша решил, что она уже уехала, чтобы приготовить все к его встрече.

Царю нравились эти свидания в саду шейха Фаиза, вдали от докучливого столичного шума, безобразного Хамадавла и гробов. Но сегодня ему почему-то не хотелось ехать туда. Однако, представив себе огорчение Хатуны, Лаша отбросил сомнения.

К вечеру царь потребовал коня. Лухуми, как всегда, сопровождал его.

У входа в сад шейха их остановил привратник.

— Никого не велено пускать.

Георгий всегда беспрепятственно проходил в сад, и слова привратника на миг насторожили его.

Лухуми хотел было оттолкнуть тщедушного сторожа, но тот заупрямился и стал браниться.

Царь остановил своего телохранителя, достал кисет с деньгами и швырнул его привратнику. Тот на лету схватил деньги и отошел. Всадники въехали в ворота, спешились, прошли длинную темную аллею, в конце которой стояла утопавшая в зелени беседка.

— Подожди меня здесь, Лухуми, будь настороже. — Георгий указал на беседку, а сам направился к дому с освещенными окнами.

Лухуми, словно птица, укрылся в пышной зелени.

Таинства риндов в первое время увлекли царя своей необычностью. В отличие от многих других суфийских сект, они проповедовали не уход от мира и отказ от утех, а, наоборот, предоставляли своим приверженцам полную свободу.