Лашарела

«Не знает!» — подумал с облегчением эристави и проговорил:

— Дай мне дорогу, Лухуми! Видит бог, я не хочу тебе зла!

— Не хочешь мне зла? Зачем же ты тогда преследуешь моих людей?

— Я защищаю свое имение, а у разбойников на лбу не написано, кем они посланы!

— Мои люди не трогают тебя, близко не подходят к твоим владениям.

— Не к лицу тебе, Мигриаули, брать под защиту разбойников, да еще быть их главарем, — тихо проговорил Эгарслан, не глядя в глаза противнику.

— А разве тебе к лицу притеснять и преследовать таких же, как ты сам, крепостных крестьян и рабов?

— Ты забываешь, что перед тобой кахетинский эристави, — возвысил голос Эгарслан.

— Давно ли ты сделался кахетинским эристави? Еще вчера ты был крепостным, бездомным и безродным рабом!

В самое сердце вчерашнего простолюдина попали слова Лухуми; Эгарслан побледнел от злости.

— Прочь с дороги, говорю тебе, мне некогда разговаривать с тобой, разбойник!.. — воскликнул Эгарслан, и рука его легла на рукоятку меча.

Взгляд Лухуми последовал за рукой Эгарслана, и он узнал меч, подаренный ему царем на лашарском празднике.

Сколько раз защищал царя этим мечом Мигриаули! Сколько раз спасал ему жизнь!.. А потом у него отняли дареный меч, и вот кому он достался!

— Ты не очень-то надейся на этот меч, Эгарслан! Я долго носил его, но сам видишь, какое он мне принес счастье! — с насмешливой улыбкой сказал Лухуми, пришпорил коня и отъехал от разъяренного эристави.

Тот в оцепенении еще долго не двигался с места, глядя вслед удаляющемуся всаднику.

— Я тебя не трогаю, Эгарслан, и ты оставь меня в покое, иначе следующая встреча тебе предстоит не такая! — крикнул ему Лухуми, обернувшись.

Эгарслан вздрогнул. Бледный от бессильной злобы, он тронул коня.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Царь подозревал, что кто-то из влиятельных придворных мешает действиям отрядов, направленных против Мигриаули. Он не хотел верить, что невозможно обуздать разбойников и даже добраться до них, и собирался сам со своей дружиной выступить против Лухуми. Но, с одной стороны, ему не хотелось разлучаться с Лилэ, а с другой — рыскать по лесам и проселкам в поисках ватаги разбойников казалось ему несовместимым с царским достоинством.

Беспечный и бесстрашный от природы, Лаша порой заражался от Лилэ каким-то страхом. И царь трепетал не столько перед силой Мигриаули, сколько перед его правдой.

Осмелевшая разбойничья братия не ограничивалась набегами на кахетинских азнаури. Она добиралась иногда до предместий самой столицы.

Атабек и визири, терпевшие неудачу в борьбе с Лухуми, оправдывались тем, что царь связал их по рукам и ногам своими безнравственными и противозаконными поступками. Они даже пустили слух, что Лухуми с многочисленным отрядом готовится напасть на царский дворец, чтобы забрать свою жену. Решив посеять страх в душе царя, они принялись для видимости укреплять город, усилили дворцовую охрану.

Лилэ впала в отчаяние. Во сне и наяву виделся ей Лухуми с окровавленным мечом в руке. При малейшем шорохе бежала она к Лаше, теряя покой и сон, не отпускала его от себя ни на минуту.

Наконец, в страхе не столько за себя, сколько за дитя, которое она носила под сердцем, за будущего наследника престола, она упросила Георгия уехать из столицы в Западную Грузию. Царь, не долго думая, согласился.

Сначала Лаша и Лилэ направились в Месхети, некоторое время отдыхали в Кола. Оттуда отправились на Черноморское побережье. Путешествовали морем и сушей, пока не добрались до Кутаиси, и остановились там в царском дворце.

Владетельные князья Западной Грузии прибыли с подношениями к царю.

Жены князей с нетерпением и любопытством ждали приезда прославившейся своей красотой наложницы царя. Облачившись в роскошные наряды, они прибыли во дворец и тайно и явно стали наблюдать за Лилэ. Они подробно обсуждали каждую черточку ее лица, каждое движение.

А между тем до родов осталось немного времени. Лилэ заметно раздалась, отяжелела, стала неповоротлива. Лицо ее местами покрылось темными пятнами. Другая женщина на ее месте могла бы стать непривлекательной, но Лилэ по-прежнему выступала величаво, высоко держала голову, и даже недоброжелатели не могли не отдать ей должное. Жены и дочери вельмож перешептывались и хихикали по поводу ее округлившегося стана и пополневшего лица, но не могли скрыть своей зависти.

Более справедливые признавали, что Лилэ красива, но считали красоту ее наказанием, ниспосланным Грузии.

Дочери владетельных князей переживали еще и крушение собственных надежд. Не одна из них грезила о царском троне, мечтала стать супругой прекрасного рыцаря, отважного Лаши. Знатное происхождение, как им казалось, давало на это право. В прошлом слава многих княжеских родов не уступала славе Багратидов, да и теперь, хотя они и считались всего лишь подданными царя Грузии, в своих княжествах они сидели, словно царьки, и властвовали во владениях своих безраздельно.