Ласка сумрака

Впрочем, если учесть нрав моей тетки, войны может и не быть – поначалу. Я под защитой королевы, а это означает, что любой, кто меня тронет, будет держать ответ лично перед ней. Даже война может стать для Тараниса предпочтительнее, чем личная месть королевы. В конце концов, он был бы воюющим королем, а королям редко доводится видеть действия на передовой. Но если Таранис достаточно разозлит королеву Андаис, ему придется в гордом одиночестве ощущать себя всей линией фронта.

Мне хочется остаться в живых... А значит, не стоит пренебрегать старой мудростью: знание – сила.

Глава 3

Когда дверь за Джеффри Мейсоном закрылась, я ждала взрыва возмущения со стороны двух моих стражей. Я оказалась права наполовину.

– Не хотел бы подвергать сомнению действия принцессы, – хмыкнул Рис, – но вряд ли королю понравится, что ты нарушила его запрет на общение с Мэви Рид.

Я вздрогнула, когда это имя прозвучало вслух.

– Король способен расслышать все, что говорится днем, как королева слышит все, произносимое после заката?

Рис взглянул на меня озадаченно.

– Я... не знаю.

– Так не помогай ему обнаружить наши действия, называя ее имя вслух.

– Я никогда не слышал, чтобы Таранис обладал такой способностью, – заметил Дойл.

Я повернулась на стуле и наградила его сердитым взглядом.

– Что ж, будем надеяться, что нет, раз уж ты только что произнес вслух его имя.

– Я участвовал в заговорах против Короля Света и Иллюзий на протяжении тысяч лет, принцесса, и почти все они устраивались при ярком дневном свете. Многие из наших смертных союзников напрочь отказывались встречаться с неблагими по ночам. Им казалось, что согласие встречаться с ними днем было знаком доверия с нашей стороны и что поэтому они могут доверять нам. Таранису наша деятельность, дневная или ночная, никогда вроде бы не становилась известна, – сказал Дойл, склоняя голову набок и бриллиантиками в ушах рассыпая по всей комнате цветные зайчики. – Полагаю, он не обладает даром нашей королевы. Андаис может расслышать все, что говорится во тьме, но король, мне кажется, так же глух, как любой смертный.

Любого другого я спросила бы, уверен ли он, но Дойл никогда не говорил того, в чем не был уверен. Если он чего-то не знал, он так и заявлял. Он не страдал ложной гордостью.

– Значит, король не сможет расслышать нашу болтовню за тысячи миль от него, – заключил Рис. – Прекрасно, но будь так добр, объясни Мерри, насколько бредовую идею она вбила себе в голову.

– Какую бредовую идею? – переспросил Дойл.

– Помогать Мэви... – Рис глянул на меня, запнулся и договорил: – Этой актрисе.

Дойл нахмурился.

– Я не помню ни одного изгнанника любого из дворов, кто носил бы это имя.

Я развернулась на стуле и вгляделась в него. Его лицо, освещенное ярким солнечным светом, было темным и непроницаемым. Солнечные очки скрадывали многое из мимики, но глаза под ними смотрели озадаченно – за это я могла поручиться, хоть и не видела их.

Шелковый плащ Риса тихо зашелестел – страж подошел к нам. Я перевела взгляд на него. Он в ответ поднял бровь. Мы оба уставились на Дойла.

– Ты не знаешь, кто она? – спросила я.

– Имя, которое вы называли, Мэви как-то-там... я должен его знать?

– Она уже больше пятидесяти лет королева Голливуда, – благоговейно сообщил Рис.

Дойл смотрел на нас с прежним удивлением:

– Люди из Голливуда подметки стоптали, пытаясь найти подходы к нашей королеве – чтобы снимать фильмы у нас или о нас.

– Ты когда-нибудь вообще кино смотрел? – поинтересовалась я.

– Смотрел кое-что у тебя дома.

Я взглянула на Риса.

– Нам нужно бы вывести всех в кино при случае.

Рис присел на край письменного стола:

– Можно устроить общий выходной вечер.

Китто потянул за подол моей короткой юбки, и я подвинулась вместе со стулом, чтобы на него посмотреть. Солнечный луч упал на его лицо. На миг свет залил миндалевидные глаза, сделав темно-сапфировые радужки светлее, точно как озера, и я вглядывалась глубже и глубже в сверкающие синие воды до того места, где танцуют белые огоньки... Потом он закрыл глаза, сощурившись от слишком яркого света. Он зарылся лицом мне в бедро, обхватив голень маленькой рукой. Заговорил, не глядя вверх:

– Я не хочу с-с-смотреть кино.

Он сильно шепелявил на "с", и это означало, что он выведен из равновесия. Китто очень старался говорить правильно. С раздвоенным языком это не так-то легко.

Я коснулась его головы; черные кудри были мягкими, такими же мягкими, как волосы сидхе, не грубыми и жесткими, как у гоблинов.

– В кинотеатре темно, – ласково сказала я, ероша его волосы. – Ты сможешь свернуться на полу возле меня и даже не смотреть на экран.

Он потерся головой о мое бедро, как огромный кот.

– Правда? – спросил он.

– Правда, – подтвердила я.

– Тебе это понравится, – хмыкнул Рис. – Там темно, а пол временами такой грязный, что ноги прилипают.

– Моя одежда измажетс-с-ся, – огорчился Китто.

– Вот не думал, что гоблин станет волноваться насчет чистоты. Холмы гоблинов завалены костями и гниющим мясом.

– Он лишь наполовину гоблин, Рис, – напомнила я.