Ласка сумрака

У Курага был близнец-паразит, имевший один фиолетовый глаз, рот, две тонкие ручки, две тонкие ножки и маленькие, но полностью функционирующие гениталии. Рот мог дышать, но не говорить, и насколько я знала, только я одна на всем белом свете признавала за ним существование, отдельное от царя. Я все еще помню тот ужас, который я испытала, осознав, что в вечной ловушке у Курага на боку живет самостоятельная личность.

– Давно уже ни один сидхе не вызывал гоблина кровью и клинком. Большинство воинов, дравшихся бок о бок с нами после великого договора, позабыли этот старый фокус.

– Мой отец научил меня разным фокусам, – сказала я.

И Кураг, и я знали, что мой отец часто связывался с ним посредством клинка и крови. Мой отец был неофициальным послом Андаис у гоблинов, потому что никто больше не соглашался на эту работу. Он часто привозил меня в холмы гоблинов, когда я была ребенком.

Смех Курага не столько донесся из клинка, сколько раскатился по комнате.

– Что нужно тебе от меня, Мерри, дочь Эссуса?

Он предлагал помощь – как раз это мне и было нужно. Я описала состояние, в котором мы нашли Китто.

– Он истаивает.

Кураг ругнулся на высоком гоблинском наречии. Я понимала разве что через слово. Что-то насчет черных сисек.

– Отметина вас связывает, тебя и Китто. Твоя сила должна удержать его. – Ладонь скользнула по его лицу внутри клинка желтой призрачной тенью. – Этого не должно было произойти.

Мне пришла в голову мысль.

– А если отметина заживет?

– Шрам-то останется, – сказал он.

– Она зажила, не оставив шрама, Кураг.

Его оранжевые глаза распахнулись и придвинулись очень близко к клинку.

– Этого не могло случиться.

– Я не знала, что возникнут проблемы, если она заживет. Китто ничего не сказал.

– Любовные укусы всегда оставляют шрамы, Мерри. Всегда. По крайней мере среди нас. – Я не могла различить выражение его лица в узком кусочке металла, но он вдруг громко фыркнул и спросил: – Ему позволили отметить эту белую плоть лишь однажды?

– Да, – признала я.

– А секс? – Теперь в голосе звучало подозрение.

– Договор требовал только разделить плоть. Гоблины ценят это выше, чем секс.

– Да чтоб меня гончие Гавриила взяли! Да, мы ценим плоть, но что значит укус без маленького перепихона? Воткнуть в тело и зубы, и конец, девочка моя Мерри, вот в чем штука!

– Китто делит со мной постель, Кураг, и проводит со мной почти все время, прикасаясь ко мне. Похоже, у него такая потребность.

– Если ему доставалось только прикосновение твоей кожи… – Он снова перешел на высокий гоблинский, что редко случается с гоблинами: считается невежливым использовать язык, незнакомый присутствующим. Отец немножко учил меня гоблинскому, но это было давно, а Кураг говорил слишком быстро для моих заржавевших навыков.

В достаточной степени отведя душу, он сделал паузу набрать дыхание и заговорил на языке, который был понятен почти всем из нас.

– Высокие и могущественные сидхе, гоблины достаточно хороши, чтобы драться в ваших войнах, чтобы подыхать за вас, но недостаточно хороши, чтобы с ними трахаться. Порой я вас всех ненавижу. Даже тебя, Мерри, хоть ты еще из лучших.

– Я тебя тоже люблю, Кураг.

– Не подлизывайся ко мне, Мерри. Если бы ты трахалась с Китто, причем регулярно, шрам не зарос бы. Китто нужна постоянная подпитка плотью, чтобы поддерживать его жизнь в Западных землях. Плоть или секс – не важно, но его связь с тобой без них слишком слаба, и потому он умирает.

Я взглянула на неподвижное, холодное тело в моих руках и тут поняла, что оно не такое уж холодное. Нет, холодное, очень холодное, но уже не ледяное.

– Он стал теплее. – Я проговорила это тихо, потому что не совсем этому поверила.

Дойл коснулся лица гоблина.

– Он теплее.

– Это ты, Мрак? – спросил Кураг.

– Я, царь гоблинов.

– Он действительно истаивает? Не думаю, чтобы Мерри хоть раз видела, как это бывает.

– Он истаивает, – подтвердил Дойл.

– Тогда почему он потеплел? Он должен становиться все холоднее и холоднее.

– Мерри уже какое-то время держит его на руках. Полагаю, это его и согрело.

– Тогда, может, для него не все кончено. Ему хватит сил на трах?

– Он едва дышит, – сказал Дойл.

Кураг буркнул словечко, которое, как я знала, означало то, чего ни один гоблин никогда не пожелает другому: импотенцию. Это было страшнейшим оскорблением среди гоблинов.

– А зубы в ее мясо он может запустить?

Мы все уставились на неподвижную фигуру. Он стал теплее, но двигаться он не мог вовсе.

– Вряд ли, – ответила я.

– Тогда кровь. Может он глотать кровь? – спросил Кураг.

– Может быть, – сказала я неуверенно.

– Если мы выжмем ее прямо на губы, может, что-то попадет внутрь, – сказал Дойл. – Если он не задохнется при этом.

– Он гоблин, Мрак. Кровью он поперхнуться не может.

– Нужна обязательно кровь Мерри?

Это спросил Рис.

– Я помню тебя по старым временам… Рис. – Пауза содержала имя, которое больше никто не употреблял. – Тебе стоит посетить нас еще разок, сидхе. Наши женщины все еще тебя вспоминают. Это высокая оценка со стороны гоблинских женщин.

Рис побледнел – сильно побледнел – и затих. Ничего не ответил.

Кураг мерзко хихикнул.