– Кем угодно, только подальше от меня, – сказала Аврора. Прежде чем выйти из машины, она сняла туфли и чулки. Ярко-зеленая трава на лужайке была мягкая и влажная, и она с удовольствием, не торопясь, пошла к дому. Босиком она всегда чувствовала себя как-то уютнее. Казалось, что ступив босиком на землю, она ощущает дополнительную энергию и силы. Время от времени ей приходилось бороться с желанием выбросить все свои туфли и начать уход от принятой жизни. Это был один из самых сильных порывов из числа тех, что не подобают леди. Она так и не решилась никогда воплотить его в жизнь, но при случае была не прочь выбросить пять-шесть пар туфель, если ей казалось, что Рози это не заметит. Всю жизнь она искала туфли, которые бы ей понравились, но в действительности таких не было в природе. Ей казалось, что только посещение концертов могло оправдать ношение обуви. Во время концерта, если музыка была действительно хороша, туфли переставали для нее существовать; совсем другое дело – вечеринки. Какой бы ни был их тон, она чувствовала себя хорошо только, когда возвращалась домой, где вновь ступала босыми ногами на деревянный пол или на плитку во внутреннем дворике или на ворсистый ковер в своей спальне.
Помедлив на лужайке, она почувствовала себя лучше, и подойдя к порогу, оглянулась на Рози – чертовски энергичную. Она уже принесла губку и ведерко с раствором и успела покрыть пеной половину «кадиллака». Аврора зашла в дом, и налив себе большую миску супа и взяв кусок аппетитного хлеба, купленного поблизости в аргентинской пекарне, вновь вышла и уселась на ступенях, в то время как Рози натирала хромированную поверхность.
– От такой работы на солнце тебя удар хватит, – крикнула она, но Рози, пренебрегая ответом, продолжала протирать замшей, радуясь работе. Она как раз закончила начищать хромированную поверхность, когда подъехал Ройс Данлап на своем голубом грузовичке, чтобы отвезти ее домой.
ГЛАВА IV
За свою жизнь в Хьюстоне Эмма кое-что узнала о жаре. Жара помогала ничего не делать, а бездействие, случалось, помогало жить. Когда ей было совершенно нечем заняться, она научилась ничего не делать. Ни ее мать, ни Флэп не одобрили бы такого подхода к жизни; но когда ее охватывало ощущение бесцельности существования, их не было поблизости, так что их мнение было бесполезно. Сняв с себя почти всю одежду, она уселась на постель и стала пристально смотреть на комод. Она смотрела на него потому, что, как оказалось, он стоял у стены как раз напротив постели. В такие моменты она не читала, хотя часто брала в руки книгу. Она как бы отстранялась, уставившись на комод. Ее покидали ясность мысли и чувства, конкретные потребности и желания. Достаточно было сидеть на постели и смотреть на комод. Конечно, жизнью это не назовешь, но зато это состояние не причиняло боли: ни скуки, ни отчаяния – ни-че-го. Она не старалась как-то сохранять это состояние. Прервать его мог всякий. В то же время она и не пыталась избежать его.